За не столь уж долгое время отсутствия Бальдассаре в Риме произошло немало нового. Замученный многолетней подагрой папа Пий III скончался на двадцать восьмой день понтификата, и волей нового конклава католическую церковь возглавил непримиримый враг Борджиа, кардинал Джулиано Мария делла Ровере, принявший имя Юлия II. (Его имя, выбранное как символ, должно было напоминать современникам не о ком-то из святых, но о Юлии Цезаре!) Лишь четыре года назад делла Ровере, скрывавшийся во Франции от наемных убийц Борджиа, въехал в Милан в составе свиты Людовика XII. Однако теперь, зная его крутой и воинственный нрав, кардиналы ждали от него новой политики, независимой от внешних сил.

Рим будто обновился; в воздухе витали новые надежды. Новый папа немедленно развернул в Ватикане престижное строительство по проектам Донато Браманте[15]; искали живописцев для монументальных росписей в портиках, залах и лоджиях новых дворцов.

После месяцев военных лагерей, конных переходов и боев Бальдассаре оказался в абсолютно новой среде. Он увлеченно знакомился с меценатами, учеными, зодчими, живописцами и скульпторами, с первыми римскими археологами – теми, кто в эти годы начинал исследование, обмеры и расчистку руин, занимался поиском предметов античного искусства. (Взрывной рост интереса к римским древностям стал одной из характерных примет понтификата Юлия II.) Рассматривая и изучая древние памятники, Кастильоне не спешил возвращаться под крыло матери, которой не терпелось скорее женить сына: кандидатуры невест в Мантуе предлагались ей одна за другой. Но молодой человек пока вовсе не был озабочен брачными проектами.

Тогда же произошла важнейшая в судьбе Кастильоне встреча с Гвидобальдо да Монтефельтро, герцогом Урбино, только что с оружием в руках вернувшим себе государство, два года назад захваченное войсками Чезаре Борджиа. Два друга и родственника Бальдассаре – Чезаре Гонзага и Лудовико ди Каносса, недавно перешедшие на службу в Урбино, – горячо убеждали его не задерживаться у маркиза Франческо, а последовать их примеру. Они были уверены, что служба у такого государя, как герцог Гвидобальдо, будет вполне гармонировать с широкими интересами Бальдассаре к наукам, искусству и интеллектуальному общению. Более того, друзья обещали сами походатайствовать перед герцогом о принятии его на службу.

Как раз перед этим Гвидобальдо прибыл в Рим, чтобы принять от папы Юлия жезл и штандарты гонфалоньера Церкви – почетного предводителя войск Святого престола. Когда герцогу представили Бальдассаре, он без долгих раздумий согласился принять его на службу и сам написал маркизу Франческо, своему шурину, письмо с просьбой отпустить к нему поименованного молодого человека. Маркиз ответил принужденно-вежливым согласием, выдававшим сильное недовольство. Сколь велико было это недовольство, стало ясно лишь спустя время.

Получив отпускную грамоту, Кастильоне в мальчишеском нетерпении поскакал в Форли (составляя 400 км от Рима по прямой, на практике это расстояние было, конечно, намного больше), где войско Гвидобальдо осаждало наемников Чезаре Борджиа, запершихся в двух последних крепостях. Он горел желанием принять участие в бою, чтобы на деле доказать новому государю свою верность и отвагу… но уже на самом подъезде к лагерю загнанная лошадь пала, сломав ногу всаднику. Судьба словно упорно сопротивлялась тому, чтобы Бальдассаре искал себе воинских лавров. Вместо подвигов ему пришлось месяц вылеживаться в палатке. Герцог при возможности навещал молодого человека, следя за ходом его лечения.

* * *

В конце августа, после победоносного завершения военных действий, Бальдассаре вместе с герцогским войском прибыл в Урбино. Здесь его радушно, как дальнего родственника, земляка, приятного и умного молодого человека, имеющего отличные рекомендации, встретила герцогиня Элизабетта Гонзага, женщина, которую всю свою жизнь Кастильоне будет безмерно любить и почитать.

Два года назад он уже видел герцогиню, изгнанную из Урбино военной опасностью, во время ее печального приезда в Мантую. Тогда же он услышал и о герцоге Гвидобальдо, его злоключениях и тяжелой борьбе за возвращение отеческого удела. Всем известным печальным фактом была ранняя подагра герцога, жестоко мучившая его с девятнадцатилетнего возраста.

Но, конечно, любимой темой для светских сплетен была супружеская жизнь герцогской четы. После заключения брака между шестнадцатилетним Гвидобальдо и семнадцатилетней Элизабеттой оказалось, что на супружескую жизнь и зачатие ребенка юный герцог не способен. Никакие способы лечения эффекта не дали; врачи не могли найти физических причин; молва склонялась к объяснению магическому, считая виновником несчастья дядю герцога, Оттавиано, который якобы опаивал юношу приворотными зельями. Молодая жена сильно страдала, но, вопреки настояниям родных, отказалась покидать мужа. Осталась она верной супругу и тогда, когда над его государством сгустились тучи войны, а здоровье его тем временем неуклонно и стремительно разрушалось.

Спустя годы Кастильоне напишет о герцоге:

«…Фортуна была так враждебна всякому его замыслу, что лишь изредка он добивался результата в задуманных им делах; и хотя ему были свойственны мудрая осмотрительность и стойкий дух, выглядело так, что все им предпринимаемое, хоть на войне, хоть во всем остальном, всегда кончается для него плохо… Многие и разнообразные бедствия… он неизменно выносил с таким мужеством, что фортуне никогда не удавалось одолеть его добродетель. Напротив, презирая доблестной душой поднимаемые ею бури, он жил в болезни словно здоровый, в злосчастиях словно счастливейший, с великим достоинством и всеми почитаемый» (Придворный. I, 3).

В том, что заполняло собой ежедневную жизнь урбинского двора, – в приятных беседах, когда ученых, когда шутливых, в турнирах, увеселениях, танцах, возглавляемых синьорой герцогиней и ее подругой, живой и остроумной Эмилией Пиа, в галантных влюбленностях, окружавших Элизабетту Гонзага, в непрестанном потоке именитых гостей – можно было увидеть не более чем средство развлечения от женской нереализованности и тоски, – единственное, чем больной герцог мог вознаградить свою бедную супругу. Многие, как при дворе, так и вне его, глубже на дело и не смотрели. Но наш герой был не из таких. Сильная и искренняя, уже не вассальная, но подлинно дружеская преданность этой семейной паре, которую Бальдассаре усвоил и носил в себе всю последующую жизнь, коренилась не во внешних качествах супругов, не в высокой культуре и образованности, не в том, что мы сейчас назвали бы «интеллигентностью» (хотя и это сильнейшим образом отличало Гвидобальдо от прежде виденных им государей). И даже не в особой, редкостной атмосфере урбинского дворца, созданной еще отцом Гвидобальдо, герцогом Федерико. Все названное могло привлечь молодого придворного лишь в самом начале знакомства. Но чтобы его верность и любовь окрепли и сохранились до конца дней, когда ни Гвидобальдо, ни Элизабетты уже не было в живых, чтобы эти чувства не померкли в сумятице эпохи, насквозь пропитанной предательством, – требовалось нечто куда более сильное.