застыв в смертельном трансе. Однако последний жрец, прежде чем присоединиться к тем, что уже рвали в клочья Вембу-Тситха, обернулся к юной чете и произнес хриплым и гулким, точно отраженным от сводов гробницы, лающим голосом:

– Ступайте прочь, ибо Мордиггиан справедливый бог, который призывает к себе лишь мертвых и не трогает живых. А мы, слуги Мордиггиана, жестоко караем тех, кто нарушает его закон, похищая мертвых из храма.

Фариом, поддерживая по-прежнему опирающуюся на его плечо Илейт, вышел в темный зал, а вслед ему несся ужасный шум, в котором вопли трех некромантов мешались с рыком, напоминавшим шакалий, и хохотом, напоминавшим гиений. Когда они вступили в мерцающее голубым светом святилище и двинулись к внешнему коридору, шум смолк, и тишина, воцарившаяся в храме Мордиггиана, вновь стала безбрежной, как безмолвие мертвых на черном столе-алтаре загробного бога.

Черный идол

Тасайдон, лорд семи миров!

Где дремлет змей страшней чумы

В чертогах пламени и тьмы.

О зло, к тебе взываем мы!

Тасайдон, солнце нижних сфер!

Ты над мирами без имен

Возвысь свой древний злобный дух.

И, колдунов презрев хулу,

Мы вознесем тебе хвалу!

«Песнь Кситры»

На Зотике, последнем земном континенте, солнце больше не сияло слепящей белизной, как некогда в зените славы, – теперь оно с трудом пробивалось сквозь тусклую кровавую дымку. Новые звезды без числа проявились на небе, а тени бесконечности сгустились и подступили ближе. И из теней к людям вернулись древние боги, – боги, забытые со времен Гипербореи, со времен Му и Посейдониса, все те же боги, но под другими именами. И древние демоны тоже вернулись, жирея в дыму нечестивых жертвоприношений и поощряя древнее колдовство.

В те дни на континенте развелось множество колдунов и некромантов, а истории об их злодеяниях и чудесах передавались из уст в уста. И не было среди колдунов никого могущественнее Намирры, наложившего хищную длань на города Ксилака, а позднее, в приступе гордыни, возомнившего себя ровней самому богу зла Тасайдону.

Намирра построил себе дом в Уммаосе, столице Ксилака, откуда пришел из опустевшего Тасууна, и мрачная слава о его черном волшебстве клубилась за ним, словно пустынная буря. Однако никто не знал, что Намирра вернулся в родной город, ибо все почитали его уроженцем Тасууна. Никто и представить не мог, что великий колдун, которого в те давние времена звали Нартосом, был нищим попрошайкой, сиротой, не знавшим родителей и просившим подаяние на улицах и базарах Уммаоса. Одинокий и всеми презираемый, влачил он горькие дни, а в сердце тлела ненависть к жестокому богатому городу, выжидая часа, чтобы вспыхнуть пожаром, способным пожрать все сущее.

С детства и ранней юности пылала в груди колдуна злоба, и людей он ненавидел. Однажды принц Зотулла, бывший в те времена немногим старше Нартоса, ехал верхом на норовистом жеребце и на площади перед императорским дворцом наткнулся на мальчишку, который попросил у него милостыню. Принц, презрев его мольбу, пришпорил коня и с надменным видом поскакал дальше, сбив Нартоса с ног. Много часов провалялся мальчишка на площади ни жив ни мертв, а люди равнодушно шли мимо. Придя в себя, Нартос потащился в свою убогую лачугу, но с тех пор прихрамывал, а отметина от копыта, словно клеймо, навечно отпечаталась у него на теле. Позже он покинул Уммаос, и люди быстро забыли о нем. Направляясь на юг, он заблудился в великой пустыне Тасууна и был близок к гибели, пока не набрел на маленький оазис, где обитал колдун Уфалок – отшельник, компании людей предпочитавший общество честных гиен и шакалов. И Уфалок, разглядев в голодном мальчишке великое зло и коварство, приютил его. Много лет прожил Нартос с Уфалоком, став его учеником и наследником знаний, силой вырванных у демонов. Странным вещам обучился Нартос у отшельника, питаясь фруктами и злаками, выросшими не из орошенной водой почвы, и запивая их вином, которое не было соком земного винограда. Подобно Уфалоку, Нартос овладел дьявольским колдовским искусством и установил связь с архидемоном Тасайдоном. Когда отшельник умер, Нартос назвался Намиррой, и вскоре это имя гремело среди кочевников пустыни и глубоко зарытых в песках мумий Тасууна. Однако колдун никогда не забывал свое жалкое детство в Уммаосе и зло, причиненное ему Зотуллой, и год за годом сплетал в голове черную паутину мести. Между тем слава Намирры росла, и люди страшились его далеко за пределами Тасууна. Приглушенным шепотом судачили о деяниях Намирры в городах Йороса и в Зуль-Бха-Саире, обители отвратительного божества Мордиггиана. Поэтому задолго до его возвращения жители Уммаоса почитали Намирру величайшим злом, пострашнее самума или чумы.

Спустя годы после ухода Нартоса из Уммаоса отец Зотуллы Питхаим был укушен гадюкой, заползшей к нему в кровать холодной осенней ночью в поисках тепла. Некоторые говорили, что змею велел подбросить Зотулла, но доказать никто не мог. После смерти Питхаима его единственный сын стал императором Ксилака и жестоко правил страной, восседая на троне в Уммаосе. Был Зотулла изнежен и деспотичен, привержен странным прихотям и жестокостям, но люди, которые и сами были обращены ко злу, поощряли его порочность. Зотулла процветал, и боги преисподней и небес не покарали его. Меж тем красные солнца и пепельные луны уходили на запад от Ксилака и падали в забытое море, которое, если верить рассказам мореходов, бурной рекой разливалось у пресловутого острова Наат и водопадом устремлялось в нижние сферы с далекого отвесного края Земли.

Со временем Зотулла совершенно погряз в пороке, и грехи его были подобны набухшим плодам, что зреют над бездонной пропастью. Но ветра времени дули слабо, и не падали те плоды в пропасть. А Зотулла смеялся в окружении шутов, евнухов и наложниц; истории о его распутствах разносились далеко за границы просвещенных земель, и дивились им чужеземцы, как дивились они колдовству Намирры.

Случилось так, что в год Гиены и месяц звезды Сириус Зотулла устроил великий пир для жителей Уммаоса. На столах в изобилии лежало мясо, приготовленное с экзотическими специями восточного острова Сотар; изысканные вина Йороса и Ксилака, сверкая подземными искрами, лились рекой из громадных кувшинов. Вина эти пробуждали безудержное веселье и неистовое безумие, а впоследствии навевали сон, глубокий, как воды Леты. Один за другим гуляки падали на улицах, в домах и садах, словно пораженные чумой; Зотулла заснул прямо в пиршественной зале среди золота и черного дерева, рядом со своими одалисками и придворными. И во всем Уммаосе не