осталось человека – ни мужчины, ни женщины, – который бодрствовал бы в час, когда Сириус начал клониться к западу.

Так и вышло, что никто не увидел и не услышал прихода Намирры. Проснувшись ближе к вечеру с тяжелой головой, император Зотулла услышал сбивчивое бормотание и нестройный хор голосов евнухов и наложниц, которые проснулись раньше. На его вопросы императору ответили, что ночью случилось странное чудо, однако, все еще пребывая под властью вина и дремоты, Зотулла не мог взять в толк, о чем они говорят, пока любимая наложница Обекса не привела его к восточному портику дворца, откуда император мог наблюдать чудо воочию.

Дворец одиноко стоял в центре Уммаоса, а далеко на север, запад и юг простирались императорские сады, где изгибались величественные пальмы и извивались струи великолепных фонтанов. К востоку от дворца располагалась широкая площадь, где проходили народные гуляния, – она отделяла его от особняков знати. Сейчас на этом месте, еще вечером пустынном, под палящим солнцем возвышалось здание, колоссальное и величественное, с куполами, что были подобны чудовищных размеров каменным грибам, выросшим за одну ночь. Купола эти – вровень с куполами дворца Зотуллы – были из мертвенно-бледного мрамора, а в отделке величественного фасада с многоколонными портиками и широкими балконами чередовались черный, как ночь, оникс и порфир оттенка драконьей крови. Зотулла грязно выругался, хрипло проклиная богов и демонов Ксилака; и велико было его удивление, ибо он счел это чудо проявлением колдовских сил. Женщины сгрудились вокруг императора, пронзительно вереща от изумления и ужаса; к их визгу добавлялись возгласы просыпавшихся придворных, а толстые кастраты сотрясались в своих золотых парчовых одеяниях, словно черное желе на золотых тарелках. Тем временем Зотулла, не забывший, кто он такой, и стараясь не выдать волнения, промолвил:

– Кто посмел, как шакал в ночи, проникнуть в Уммаос и устроить свое грязное логово рядом с моим дворцом? Ступайте и узнайте имя негодяя, но прежде велите императорскому палачу наточить двуручный меч.

Опасаясь императорского гнева, придворные вышли из дворца и направились к воротам удивительного здания. Издалека им казалось, что ворота пусты, но стоило приблизиться, как на пороге возник громадный скелет выше самого высокого человека на земле; саженными шагами скелет выступил им навстречу. На нем была набедренная повязка алого шелка, скрепленная гагатовой пряжкой, и черный, усыпанный бриллиантами тюрбан, складки которого почти касались высокой верхней притолоки. Глаза скелета мерцали в глубоких впадинах глазниц, точно болотные огни, между зубами торчал черный язык, но кости были белыми и вспыхивали на солнце, когда скелет двигался.

Придворные онемели; слышалось только поскрипывание золотых перевязей и резкий шелест шелков, под которыми подданные Зотуллы сотрясались от ужаса. Костяные стопы скелета клацнули по мостовой из черного оникса, когда он остановился; гнилой язык задрожал между зубами, и тошнотворным елейным голосом скелет промолвил:

– Возвращайтесь к своему императору и скажите ему, что Намирра, провидец и волшебник, решил поселиться рядом с ним.

Увидев, как скелет говорит, словно живой человек, услышав страшное имя Намирры, звучавшее как роковой набат в захваченном городе, придворные, не вынеся этого ужаса, со всех ног бросились к Зотулле, спеша передать послание колдуна.

Когда император узнал, кто решил поселиться с ним рядом, гнев его угас, точно слабое, колеблющееся пламя, когда на него дунет ветер тьмы; а багровые от вина щеки покрылись странной бледностью; Зотулла ничего не ответил, и только губы его шевелились, будто в молитве или проклятии. Весть о приходе Намирры, подобно стае злобных ночных птиц, разлетелась по дворцу и городу, породив ужас, который так и не покидал столицу до самого конца. Ибо Намирра благодаря черному колдовству и ужасным тварям, ему служившим, обладал властью, бросить вызов которой не осмелился бы ни один правитель на свете; и люди страшились его, как страшатся призрачных владык преисподней и бесконечности пространства. Люди в Уммаосе говорили, что Намирру с его присными, как чумную заразу, принес ветер пустыни Тасууна и что дом свой рядом с дворцом Зотуллы колдун построил с помощью демонов всего за час. Говорили еще, что фундамент дома упирается в свод преисподней, а сквозь ямы в полу можно разглядеть пламя на дне и видно звезды самой черной ночи. А что до приспешников Намирры, то это мертвецы из дальних земель, демоны небес, земли и преисподней, а также нечестивые твари, которых колдун сам и сотворил, скрестив нескрещиваемые виды.

Люди избегали приближаться к величественному дому колдуна, да и в самом императорском дворце мало кто отваживался подходить к балконам и окнам, которые смотрели на дом Намирры; император же предпочитал не упоминать о колдуне, словно не замечая незваного гостя; женщины в гареме, напротив, болтали без устали, злословя о Намирре и его предполагаемых любовницах. Самого колдуна люди ни разу не встречали, хотя некоторые верили, что иногда он невидимкой бродит по городу. Его слуги также не показывались, но иногда из дома доносился как будто вой проклятых душ; и слышно было дыхание камня, точно хохотали статуи; и раздавались смешки, словно лед крошился в аду. Смутные тени перемещались в портиках, хотя солнце не светило, а лампы не горели; по вечерам вспыхивали жуткие красные огни, будто за окнами моргали демоны. Медленно тлея, светила опускались за Ксилаком и гасли в далеких морях; пепельные луны, чернея, падали в скрытую бездну. Со временем, видя, что колдун не причиняет ощутимого вреда и никто пока явно не пострадал от его присутствия, люди воспряли духом; Зотулла ударился в пьянство, пируя, как и прежде, среди роскоши, приносящей забвение; и темный Тасайдон, господин всех подлостей и пороков, как и прежде, был истинным, хоть и непризнанным правителем Ксилака. И жители Уммаоса даже немного гордились Намиррой и его колдовскими деяниями, как привыкли хвастаться царственными пороками Зотуллы.

Тем временем Намирра, невидимый живыми мужчинами и живыми женщинами, сидел в стенах своего дома, который воздвигли для него демоны, сплетая черную паутину мести. И во всем Уммаосе, даже среди его собратьев-нищих, не было никого, кто вспомнил бы маленького попрошайку Нартоса. Да и зло, причиненное ему Зотуллой, было наименьшим из зол, о которых император давно и думать забыл.

Когда страхи Зотуллы улеглись, а его женщинам надоело сплетничать о живущем по соседству колдуне, случилось новое чудо и новый ужас. Однажды, сидя в пиршественной зале со своими придворными, Зотулла услышал в садах приближающийся топот, словно от мириад подкованных железом копыт. Его придворные тоже услышали и, несмотря ударившее в голову вино, были потрясены, а император рассердился и послал стражников выяснить, что происходит. Тщетно, однако, всматривались стражники в залитые лунным светом лужайки и