«Но нельзя меня силою остановить, / Если я на футбол прорываюсь!», — то оно отзовется через несколько лет в стихотворении «Я скачу позади на полслова…» (1973): «Влечу я в битву звонкую да манкую, / Я не могу, чтоб это — без меня!». А здесь его тоже пытались «остановить силой»: «Зазубрен мой топор, и руки скручены. / Я брошен в хлев вонючий на настил».

Более того, наблюдаются важные совпадения между стихотворениями «В голове моей тучи безумных идей…» и «Вот я вошел и дверь прикрыл…» (оба — 1970), поскольку в каждом из них лирический герой «пробивает» представителя власти — начальника лагеря и командира милиции, — и те уступают его решительному напору, хотя формально герой действует не по правилам: 1) приехав в лагерь, он хочет «с бытом ознакомиться и изучить характер» /2; 549/, но при этом не сидеть в лагере; 2) пробирается на футбольный матч сквозь кордоны милиции, не имея билета.

И в обоих случаях он говорит о себе как о неудержимом таланте: «А что уже упущено — / Талантом наверстаю. <…> Я в раже — удержа мне нет…» = «Нет на свете преград для талантов!».

***

Прорвавшись на футбольный матч, лирический герой описал его в песне «Не заманишь меня на эстрадный концерт…» (6 декабря 1970[835]), фрагмент которой расположен на той же странице рукописи, что и стихотворение «В голове моей тучи безумных идей…»(АР-7-192).

В этой песне герой — вроде бы тоже болельщик: «Матч финальный на первенство СССР — / Мне сегодня болеть за обоих». На уровне внешнего сюжета играют два советских клуба («Динамо» и ЦСКА), потому он и болеет «за обоих». Но вскоре мы увидим, что дело не в этом. Причем здесь возникает формальное противоречие, поскольку в стихотворении «В голове моей тучи безумных идей…» герой, прорвавшись на матч, говорил: «Все болеют за нас — никого супротив: / Монолит без симптомов броженья!». За кого «за нас», если играют две советских команды? Однако черновой вариант: «Вот уже я за термосом чьим-то тянусь: / В нем напиток “'Кровавая Мэри”» /3; 298/, - дает ключ к пониманию подтекста. Речь идет о том же «кровавом» футболе, что и в «Марше футбольной команды “Медведей”» (1973): «Тогда играют / Никем не победимые “Медведи” / В кровавый, дикий, подлинный футбол» (причем и здесь тоже упоминаются «Мэри»: «Все наши Мэри, Дороти и Сэди / Потоки слез прольют в помятый шлем»).

Поэтому становится ясно, что в песне «Не заманишь меня…» присутствует социально-политическая «подкладка», а спортивный план отступает перед философским и приобретает трагический смысл. Поэтому и строка «Шлю проклятья Виленеву Пашке» неслучайно напоминает черновик «Песни про Джеймса Бонда», где о главном герое сказано: «И Никсону проклятья изрыгал» (АР-9-54). В последнем случае проклятья адресованы президенту США, а в первом — основателю СССР (Виленеву = В.И. Ленину). Заметим, что лирический герой проклинал Никсона уже в черновиках «Жертвы телевиденья» (1972): «Никсона я за Вьетнам поругал» (АР-4-107). А еще раньше, в песне «Семейные дела в древнем Риме» (1969), главный герой, наделенный чертами самого автора, «исторг из уста проклятия». Да и «чистый» лирический герой скажет: «И в песне я кого-то прокляну» («Я бодрствую, но вещий сон мне снится…»).

Между тем в песне «Не заманишь меня…» изменяется даже значение слова «болеть» — теперь оно употреблено уже не в переносном, а в прямом значении: «Так прошу: не будите меня поутру, — / Не проснусь по гудку и сирене. / Я болею давно, а сегодня помру / На Центральной спортивной арене»[836] [837] [838] [839] [840]. Эти слова почти буквально повторяют реплику героя-рассказчика повести «.Дельфины и психи» (1968): «Вот моя последняя записка: “Я вчера много работал. Прошу не будить! Никогда. Засыпаю насовсем”» («прошу: не будите меня» = «.Прошу не будить!»; «сегодня» = «завтра»; «помру» = «Засыпаю насовсем»). И в обоих случаях герой демонстрирует нетерпимость к фальши: «Я не терплю завещаний, они все фальшивые…» (1968) = «Уличаю голкипера в фальши» (1970), — что также является отличительной чертой самого Высоцкого: «С брезгливостью относился к людям фальшивым, чувствовал их за версту», — вспоминает Вадим Тумановб20. Да и в черновиках «.Песни певца у микрофона» (1971) лирический герой благоддрит микрюфон за бдительн^уо опеку, котораа не позволяет ему фальшивить: «И если я до сей поры пою / И не фальшивлю, — в том его заслуга: / Он выполняет миссию свою / Жестокого, но искреннего друга» /3; 340/. Вспомним заодно, как, согласно воспоминаниям Туманова, отреагировал Высоцкий на выступление телепропагандиста Юрия Жукова: «Слушай, Вадим, ну где этих бля-дей выкапывают? У него ведь всё фальшивое, и за версту мерзостью несет!» б21.

Кроме того, слова «Яболею давно, а сегодня помру…» будут повторены самим поэтом 9 октября 1972 года в разговоре с В. Золотухиным: «Валера, я не могу, я не хочу играть… Я больной человек. После “Гамлета” и “Галилея” я ночь не сплю <…> Я помру когда-нибудь, я когда-нибудь помру… а дальше нужно еще больше, а у меня нет сил…»622

Поэтому, чувствуя приближение смерти, герой просит: «Закопайте меня вы в центральном кругу, / Или нет — во вратарской площадке». Но его, уже сбитого с ног, никто не замечает: «…зато по мне все футболисты бегут, / Словно раньше — по телу мурашки» б23 (кстати, в контексте только футбольного сюжета совершенно непонятно, как болельщик мог очутиться на поле).

И далее, отстраненный «от битвы», он говорит: «Вижу я всё развитие быстрых атак, / Уличаю голкипера в фальши, / Вижу всё — и теперь не кричу, как мудак: / Мол, на мыло судью или дальше».

Герой видит, что голкипер действует не по правилам, но, умудренный горьким опытом, он уже не протестует: если раньше (скажем, в «Песне про правого инсайда», когда при попустительстве судьи «инсайд беспрепятственно наших калечил») он пытался привлечь к этому внимание, но никто на это не реагировал, то теперь он уже знает, что «кричать» бесполезно.

В отличие от того голкипера, которого лирический герой «уличил в фальши», в песне «Вратарь» (1971) сам он будет защищать свои ворота честно, «по правилам». Этот мотив позднее повторится в «Песне солдата на часах» (1974) и в «Песне лягушонка» (1973): «Но все-таки центральные ворота / Солдату поручают охранять», «Не зря лягушата сидят — / Посажены дом сторожить». А между «Песней лягушонка» и «Вратарем» наблюдается почти буквальное сходство: «И главный вопрос лягушат: / Впустить