меня, кто-нибудь просечет, кто-нибудь спросит: «Какого хрена ты тут делаешь?» – но ничего такого не происходит, и мама огибает грузовик и молча садится на пассажирское место, зажав в руках свою сумочку; я завожу двигатель, выставляю передачу, и мы молча уезжаем прочь, прочь отсюда; внизу, на берегу, я вижу Эмиля, он одиноко стоит, повязка на плече развязалась, рана снова кровоточит, отвернувшись, он смотрит на темные воды Сильяна, спина его сотрясается, задул ветер, и по небу быстро плывут тяжелые облака, кажется, что Эмиль то ли плачет, то ли смеется, а может, и то и другое, но прежде всего он выглядит свободным.

Потом мы сворачиваем от озера и въезжаем на горку, к шоссе, выруливаем из кемпинга, те, кто стоял снаружи, потихоньку расходятся, оставшиеся расступаются в стороны при приближении большого грузовика, он дико мощный по сравнению с машиной спасательной службы, я кажусь себе больше, сильнее, неповоротливее и глубоко в душе очень надеюсь, что мне не придется сдавать задом; мы скользим вперед по дороге, той самой, по которой проходили утром, когда шли к станции, собираясь домой, а мама с папой ссорились, теперь это воспоминание смазалось, это все было еще в моем детстве.

Я бросаю взгляд в зеркало заднего вида, чтобы посмотреть, как скроется лагерь, вижу табличку «КЕМПИНГ НА СИЛЬЯНЕ – ДАЛАРНСКАЯ РИВЬЕРА» и едва заметно улыбаюсь, а потом замечаю следующий за нами синий мопед; мне приходится притормозить, чтобы пропустить старика на кресле-каталке, а мопед тем временем огибает как бы зигзагом фонарные столбы и вкатывается на тротуар, проезжает мимо меня, разворачивается и останавливается перед грузовиком, прямо посреди улицы, я бью по тормозам и выхожу.

У железнодорожной станции пусто, поездов не было почти неделю, может, папа тогда уехал на последнем, увозя отсюда Бекку. Пума снимает шлем, я пытаюсь вспомнить, где находился стол с водой – здесь или ближе к дороге, – и решаю, что здесь, именно на этом квадратном миллиметре я и стояла, когда мы встретились впервые; он говорит «подожди», но я мотаю головой, и он упрашивает: «Позволь мне поехать с тобой», но я вновь мотаю головой.

– Останься здесь, – отвечаю я. – Помоги ей. Ей ты нужнее.

Он водит пальцем по рулю мопеда, а я встаю на мысочки рядом с ним и шепчу ему в ухо: «Только потом отыщи меня, Роберт»; он ничего не отвечает, не кивает, просто обвивает меня руками, и я повинуюсь желанию провести губами по его щеке, по скуле, встретиться с его губами, и эта секунда вбирает в себя все: милых маленьких котят, поездки в Нью-Йорк, студенческие попойки и заказанные утром с похмелья пиццы, деньги, машину, работу, первую квартиру, первого ребенка, первый развод и первые седые волосы – все, что может уместиться в жалкую, ничтожную, убогую, маленькую паршивенькую жизнь, проведенную на этой планете, где каждый день, прожитый без него, выброшен на ветер.

– Я не могу, – бормочет он, уткнувшись мне в волосы, – я не могу, Вилья, я не справлюсь, есть ты, есть только ты.

Я снова целую его, в последний раз, прости, Линнея, прости, Господь, прости, мир.

И шепчу:

– Привыкай, твою мать.

* * *

Поленница, муравейник. Желтый дорожный знак с красной окантовкой, черные острые буквы, помню, я тогда еще подумала, настоящий ли это знак, из тех, которые надо знать, чтобы сдать теорию вождения, но на картинке изображены ребенок, бегущий за мячом, старушка с палочкой и сияющее солнце, а надпись гласит «НЕУПРАВЛЯЕМЫЕ ДЕТИ И БЕСПЕЧНЫЕ ПЕНСИОНЕРЫ».

Я радуюсь тишине. Думала, мама забросает меня вопросами обо всем, что случилось в лагере, о собаке, о мальчике, о том, куда мы направляемся и зачем, но она словно замкнулась в себе, Аякс положила голову ей на колени, и она почесывает ее одной рукой, а другой тыкает в свой телефон, как будто больше у нее сил ни на что не осталось, у меня же вся энергия уходит на то, чтобы не уснуть, вести грузовик и не рассчитывать на слишком многое, вот в чем моя большая беда – я постоянно разочаровываюсь.

И все же в конце концов мне приходится нарушить молчание, я говорю ей: «Он всегда так боялся Ганса и Греты, это была самая жуткая сказка, какую он знал, и все-таки раз за разом просил, чтобы ему ее почитали, и больше всего его пугала не ведьма Помперипосса и не пряничный домик, а то, что Ганса и Грету завели в лес и они там заблудились, он потом несколько лет подряд носил в карманах обрывки бумажек, пластмассовые бусинки, хлебные крошки, чтобы проложить себе путь ими, вот как я додумалась, что он попытается найти дорогу домой».

Мама произносит: «Что, о ком ты вообще?» – и в тот же миг первая капля дождя ударяется о лобовое стекло.

В дачном поселке пусто и безлюдно, ни следа присутствия человека, слышно только, как легонько шуршит ветер и редкий дождь барабанит по листве деревьев. Соседские дома, куда мы ходили иногда играть, батут, который одолжили у одной знакомой, перевернутая вверх дном плоскодонка, дерево, на котором папа начал строить домик, а потом бросил, – все на своих местах, все как всегда и в то же время не совсем.

Машина так и стоит у дома. Мы вылезаем из грузовика, и мама идет к двери, берется за ручку и вскрикивает, когда дверь медленно открывается.

– Мы запирали. – Голос у нее дрожит. – Я запирала. Точно знаю, что запирала.

– Он знал, где лежит запасной ключ, – отвечаю я. – Папа ему показывал.

Она кричит «Зак» и вбегает в дом, я следую за ней, на кухне лежит раскрытый томик «Гарри Поттера», рядом аккуратно упакованная коробка с «Монополией», в доме стоит отвратительный тяжелый дух помойки, мочи и какашек, на кухонной столешнице выстроены в ровный ряд пустые бутылки из-под минералки и консервные банки, так что видно, на чем он держался эти дни и в каком порядке поедал запасы: начал с ананасов и половинок груш, потом перешел к варенью, затем в ход пошла консервированная кукуруза и соленые огурцы, далее песто и маслины и самыми последними – протертые помидоры, сардины и майонез, уж я-то знаю, как он его ненавидит.

Аякс нервно мечется по дому, кажется, ее очень беспокоит такое огромное количество незнакомых запахов, она быстро ретируется обратно ко мне и с глухим рычанием жмется к ногам. Мама снова кричит «Зак», я слышу звуки ее шагов на втором этаже, но знаю, что его там нет, я приехала слишком поздно, я соображала слишком медленно, я заглядываю в кухонные шкафы и вижу, что ничего