и выпускает дым как печная труба, прямо в небо, его жена отходит и пересаживается поближе к ребенку, у нее в руке игрушка-пищалка, розовая с оранжевым, она издает звук, похожий то ли на кошачье мяуканье, то ли на мышиный писк, и во всем этом сквозит что-то мимолетно знакомое, может, у Бекки была такая же?

«Я здесь слишком долго, – думаю я. – Все начинает слипаться в один ком».

Какой-то мальчишка помладше выбегает на мостки с большим надувным матрасом в виде здоровенного хот-дога, я слежу за его спиной, худенькие узловатые лопатки движутся под кожей как цыплячьи крылышки, это тоже кажется знакомым, я думаю о том, как Зак бегал со своим дурацким дельфином, как он часами мог сидеть на мостках и болтать с ним, он узнал из какой-то документалки, что дельфины умеют общаться с людьми.

Одна малышка свалилась в воду, я помогаю ей встать на ноги, поправляю нарукавники, чтобы они держались как следует, унылая девица с Родоса чистит апельсин и, вообще не таясь, пихает в рот сразу четыре дольки; правление постановило, что свежие фрукты должны распределяться в первую очередь детям, а мы, волонтеры, получили строгий наказ ни при каких обстоятельствах не брать себе ничего из детского фруктового пайка; я уже собираюсь напомнить ей об этом, но взглядываю вверх и замечаю, что мальчишка с надувным хот-догом гребет в сторону плота, опять вспоминаю про Зака, про то, как у него в тот день шла кровь из раны на ноге, как мы стали ссориться, а он наябедничал маме с папой, про «заткнись ты, недоразвитый, я совсем не так сказала».

Что-то во мне замирает, словно в телефоне, который вот-вот сядет и у которого экран, прежде чем совсем погаснуть, как бы зависает на несколько секунд.

«Я совсем не так сказала».

Мальчишка приближается к плоту, на него только что влезло человек шесть-семь из знакомой мне компании маунтинбайкеров, они играют во что-то типа «царя горы», пинают друг друга, им хочется покрасоваться своими загорелыми веломускулами, они кричат, смеются и брызгаются, их галдеж разносится по всему озеру, мальчишка младше, чем они, и ему тоже хочется взобраться на плот.

«Я не сказала, что мы его бросим, если он не сможет идти. Я сказала, что ему придется тогда вернуться обратно в дом. А потом он наврал, и я его за это назвала недоразвитым.

Потому что я совсем не так сказала».

Один из велосипедистов крепко хватает другого со спины, они виляют бедрами, стягивают друг с друга плавки и пытаются подставить друг другу подножку, все это выглядит почти неприлично, потом к ним присоединяется еще один, он пытается спихнуть обоих с плота, они прокручиваются на пол-оборота и теряют равновесие на скользких досках, и вся эта куча-мала локтей, коленок, топочущих и скользящих ног медленно валится в воду, солнце сверкает на желтой булочке, коричневой сосиске и жирной, выгоревшей из красной в розовую полоске кетчупа.

Кажется, будто вся эта суматоха меня не задевает, мама мальчика кричит, надувная игрушка подскакивает на поверхности воды, пустая, легкая и типа как беспечная, скользит на слабом ветерке к новым приключениям, велосипедисты продолжают шуметь и веселиться, даже не заметив, что что-то случилось, несколько взрослых повскакивали на ноги с криками, а бородатый мужчина сиганул с мостков к тому месту, где скрылся мальчишка; я смотрю на своих детсадовцев и проверяю, чтобы все они вышли из воды и получили положенные им дольки апельсина, вот круг ответственности, которую я готова взять на себя на сегодня.

Вода у мостков пустеет, двое пап выносят на берег бездыханное тельце, кто-то позвал главного-врача-доцента-можете-ко-мне-так-обращаться, и тот начал оказывать, как я понимаю, первую помощь и реанимировать, мне ничего не видно, взрослые окружили мальчика, велосипедисты тихонько сидят с испуганным видом на песке в нескольких метрах от них. Через несколько минут кружок распадается, голоса становятся менее напряженными, чувство облегчения расходится волнами, и я вижу, как мать мальчика удаляется, поддерживая рукой худенькую спину с лопатками, похожими на цыплячьи крылышки, а велосипедисты неуверенно улыбаются и начинают ухмыляться друг другу, как вдруг перед ними вырастает бородатый мужчина и обрушивается на них с воплями: «Чтобы на хрен не появлялись здесь больше».

Один из парней невнятно отвечает ему что-то, но тут к ним быстро подходит главврач-доцент и произносит: «Просто коленкой по лбу, такое где угодно могло случиться, обычное происшествие», – но бородатый снова орет: «Держитесь подальше от нашего пляжа», главврач-доцент чуть повышает голос и говорит: «Вообще-то пляж общественный», но бородатый папа уже повернулся к ним спиной и уходит в ту же сторону, что и мама с мальчиком – цыплячьими крылышками, он поднимает с земли надувной хот-дог и кричит в последний раз: «Держитесь от нас подальше, чертовы лагерники», и тут один из велосипедистов вопит что-то в ответ, и все будто немного замирает, а потом бородатый папа оборачивается, и еще несколько мужчин из Реттвика тоже оборачиваются, и я вижу, что чуть поодаль от них начал собираться народ, несколько мотоциклов поблескивают на солнце, велосипедисты обеспокоенно озираются друг на друга, а потом опять кто-то что-то выкрикивает, кто-то, запнувшись, падает на песок, пинок, удар кулаком, звон разбившейся бутылки, мы с Родосом быстро переглядываемся, встаем и гоним малышей вперед, подальше от пляжа, подальше от воплей, ругани и громких голосов озлобленных взрослых, но дело движется медленно, неповоротливые в своих нарукавниках дети кое-как ковыляют, мы пытаемся построить их по двое, чтобы они шли, держась за руки, и мне самой так хочется снова стать ребенком, хочется, чтобы кто-то позаботился обо мне, а не я должна была заботиться о других, мы уже не пытаемся выстроить их, плевать на это, просто торопимся вывести как можно быстрее, я на бегу пересчитываю детей, должно быть двадцать, и их двадцать, я заметила, что плачу, люди спешат из домиков и палаток нам навстречу, в сторону пляжа, весь лагерь понимает, что может вот-вот произойти.

Мы доходим до огороженной детской площадки, которую теперь используют под садик, и, радость-то какая, косичкобородый стоит там в ожидании, я лепечу что-то о стычке на пляже, но он останавливает меня и грубо выхватывает из рук рацию и икеевский мешок с барахлом.

– Здесь была Карола, – сухо произносит он. – С тобой хотела поговорить.

Я понимаю, что все бесполезно, но не могу подавить порыва и не попытаться разыграть непонимание, я так усердно врала слишком много дней подряд, что сложно взять и прекратить в один момент.

– Карола?

Он кивает:

– Твоя мама. Пришла, потому что хотела посмотреть, что ты тут делаешь дни