жилось прекрасно, они приходили в Пушкинский Дом и чувствовали себя как дома, а молодые коммунисты, которые старались стать литературоведами (правда, мы и помоложе, и биография была другой), мы всегда были под двойным ударом. Группа космополитов нас не очень долюбливала, и иногда в партийной организации тоже допускались ошибки, в которых еще придется разбираться»[864].

Б. В. Папковский выступал целенаправленно против Л. А. Плоткина. Протокол партсобрания воссоздает его выступление:

«Плоткин проводил твердую линию, но эта линия не была партийной. Это была линия защиты и сплочения в институте безродных космополитов и формалистов. Плоткин разгонял и травил русских ученых. Он изгнал из института пришедшего из армии Федора Прийму, а взял на его место проходимца Розенблюма[865]. Он травил покойного академика Орлова, профессоров Адрианову-Перетц, Пиксанова, Евгеньева-Максимова, Спиридонова и Десницкого. Он разгонял русских ученых, как старых, так и растущих молодых. Плоткин подбирал угодных ему аспирантов и пытался проводить их даже путем нарушения законов (например, Базруха). Аспирантов он набирал вместе с безродными космополитами Эйхенбаумом, Гуковским, Бялым, Векслером. Во главе аспирантов он поставил быв[шего] меньшевика Векслера. Подготовка аспирантов в Институте была вредительской.

Еще вреднее политика Плоткина была в расстановке и подборе ведущих кадров. Руководящее положение заняли космополиты. В этом отношении Плоткин проводил линию буржуазного еврейского национализма.

Плоткин занимался очковтирательством. План научно-исследовательской работы не выполнялся, а он давал отчеты о полном его выполнении. Эйхенбаум 4 года не выполнял плана, а Плоткин его покрывал. Плоткин нечестным, жульническим путем добился утверждения себя и. о. директора, причем действовал в обход ЦК и партийных организаций[866]. Он травил и выживал неугодных людей. Мне лично он решил сломать шею. Он распустил гнусные слухи в Москве с целью дискредитировать меня и провалить утверждение в ВАК моей докторской диссертации и этим окончательно от меня избавиться, так как другими путями от меня избавиться не удалось.

Плоткин создал теорию незаменимости космополитов, подавлял все живое и растущее. Фактически он был духовным отцом космополитов‐формалистов и их покровителем. Этим самым он изменил партии, переродился и сросся с безродными космополитами»[867].

После выступления Б. В. Папковского был объявлен перерыв. Перед началом второй части заседания председательствующий А. С. Бушмин высказал следующее соображение:

«Я думаю, что выражу пожелание собрания, если скажу, что товарищи, которые будут выступать в дальнейшем, говоря о цели нашего собрания – о полном разоблачении безродных космополитов в нашем институте, не слишком усложняли это личным элементом, говорили бы об основном, у нас очень много основного, а личные элементы мешают нам выявить истинную сущность дела»[868].

Вышедший на трибуну К. Н. Григорьян не внял этим пожеланиям:

«Подвергнув критике порочную деятельность бывшего и. о. директора Плоткина, т. Григорьян подробно останавливается на коварных методах деятельности группы безродных космополитов в стенах института. Группа выдвинула по существу порочный принцип деления кадров на “талантливых” и “не талантливых”, в числе которых были все остальные. На основе этой фальшивой теории группа стремилась утвердить свое безраздельное господство в Институте. Защита диссертаций выучениками группы формалистов превращалась в сплошное и разнузданное захваливание (Лотман, Найдич). А наряду с этим, представители глумились над теми соискателями степеней, которые были неугодны группе, хотя в действительности написали серьезные диссертации (докторская диссертация Л. Б. Модзалевского[869]). Представителям группы космополитов были предоставлены в Институте наилучшие условия для научной работы. Один недавний факт: докторанту тов. Ковалеву не удалось получить необходимые архивные материалы, тогда как эти же материалы по указанию Плоткина были предоставлены в распоряжение аспирантки Дикман. На заседаниях отдела новой литературы царила замкнутая, келейная, семейственная атмосфера, где космополиты на все лады прославляли и восхваляли друг друга. Тов. Григорьян говорит, что обстановка, сложившаяся в этом отделе, была настолько отвратительна, что он (Григорьян) совершенно отказался посещать заседания, хотя и очень интересовался проблемами, подлежащими ведению этого отдела. Группа формалистов подвергла забвению изучение революционно-демократической литературы, не проявляет никакого интереса к разработке проблемы благотворного влияния великой русской литературы на литературу братских народов СССР»[870].

Отдельно К. Н. Григорьян коснулся того, о чем «просил» А. С. Бушмин:

«Вот я попал сюда по рекомендации Закавказского комитета комсомола. Но если посмотреть после этого – может быть кто-нибудь каким-нибудь организованным путем (советским путем) попал в институт? Как это делалось? Принцип был явно семейственный, родственный, Лев Абрамович, и Вы это прекрасно знали. Тянули сюда, прежде всего, родственников и своих (прямо скажем), и вообще в Институте был такой стиль: свои и чужие. Больше того, чужих они называли “товарищ” – “товарищ Рязанов”, “товарищ Ковалев”, даже больше скажу – я работаю здесь 18 лет, мое имя и отчество до сих пор Жирмунский не знает, он называет “товарищ Григорьян”. Это не мелочь, это характерное выделение людей, это несколько оскорбительно и унизительно, когда на вас вперяется мутный взор и говорится – “товарищ Григорьян”, и вы чувствуете презрение в этом взгляде. Дело не только в личной обиде, это было со всеми, которые числились в числе неугодных. Основной принцип был деление людей – самый настоящий расовый принцип, скажу прямо – талантливые и бездарные. Здесь они были хозяева, они решали, кто талантлив, кто бездарен, по каким принципам – трудно сказать»[871].

В этой связи уместно привести выдержку из мемуаров К. Н. Григорьяна:

«Вслед за критикой “низкопоклонства” перед Западом в стране развернулась борьба с космополитической идеологией, борьба за утверждение национальных традиций. В Пушкинском Доме в то время, в конце 1940‐х годов, проходили многолюдные собрания, на которых выступали разные люди с разных позиций. Были среди них демагоги и интриганы… Говорилось много несправедливого, невежественного, выдвигались порою и нелепые обвинения в адрес крупных, признанных ученых. Все это было так, но об одном следует сказать со всей определенностью: среди выступающих против космополитической идеологии были и люди, которые выступали не по низменным побуждениям или по “партийному заданию”, а по убеждению. Они защищали свои научные и гражданские позиции. Борьбу с низкопоклонством, слепым преклонением перед всем западным, как и борьбу с космополитической идеологией, было бы неверно сводить к “злой воле” отдельных лиц. Эта борьба была закономерным следствием подъема патриотического духа после Великой Победы в Отечественной войне, следствием подъема самосознания русского народа»[872].

Выступивший после К. Н. Григорьяна ассистент кафедры истории зарубежных литератур филологического факультета З. И. Плавскин повторил свое выступление с критикой В. М. Жирмунского, а закончил перепалкой с Б. В. Папковским:

«ПЛАВСКИН: ‹…› Все это свидетельствует о