На кого ориентируется Азадовский? Он позволяет чудовищное утверждение, что в переработке Пушкиным международных сюжетов заключается зерно теории Веселовского.

Эта клевета усугубляется в работах, которые писал для издания ВОКС, т. е. для западноевропейских читателей. В этих работах Пушкин, несомненно, предстал для западноевропейского читателя не как великий национальный поэт, гордость и слава русского народа, а как интерпретатор международных сюжетов, и в этой международности Азадовский видел все величие Пушкина. ‹…›

18 лет международными сюжетами питался Азадовский.

Но более откровенно по ряду методологических вопросов Азадовский высказывается опять-таки в зарубежной печати. Когда я работала, я просмотрела очень многие из его 300 работ. Вот работа “Этюды по фольклору в СССР за 1918–1932 г.” ‹…› Что утверждает Азадовский в этой работе? Одним из первых вопросов стоит вопрос о содержании и особенностях советской фольклористики. Казалось бы, выигрышно показать особенности и задачи советской фольклористики в зарубежной печати. Как это показывается? Он говорит, что советская фольклористика имеет только “некоторые элементы новой концепции фольклора” и что эти концепции “были сформулированы в известной мере до революции”. Он называет в первую очередь имя Веселовского, значит и в 1932 году он не обходится без Веселовского.

Но до чего доходит бесстыдство Азадовского, приведу пример из той же статьи:

“Отметим большую ценность, с точки зрения методологической записи фольклора, относящихся к событиям Гражданской войны. Первые записи были зафиксированы в начале 20 годов, когда т. Смирнов записал любопытную легенду, озаглавленную ‘Дьявол родился’ (о большевиках). Эта легенда известна в науке, потому что вскоре после русского издания она стала известной для западноевропейской науки”.

Он продолжает далее – “Целая серия аналогичных легенд была создана другими собирателями в разных районах страны Советов. Одно из первых мест принадлежит эсхатологическим мотивам”. (Стыдно сказать – контрреволюционным.)

Значит проф[ессор] Азадовский утверждает не только массовое существование этого контрреволюционного фольклора, антисоветского фольклора СССР, но провозглашает его громадное значение для науки»[876].

После этого П. Г. Ширяева коснулась вопросов подготовки аспирантов, распределения штатных должностей между лицами «однородной национальности» и прочих, уже традиционных для подобных обсуждений вопросов.

Партсобрание пушкинского дома 29–30 марта 1949 года. День второй

Как и накануне, партсобрание Пушкинского Дома 30 марта проходило в духе аналогичного мероприятия на филологическом факультете. В этот день градус большевистской критики был еще более высоким, чему отчасти способствовало и то обстоятельство, что в этот день на заседании присутствовал 1‐й секретарь Василеостровского райкома ВКП(б) А. Н. Климов.

Первым выступил председательствующий на собрании А. С. Бушмин. Приведем основные положения его выступления:

«Группа буржуазных эстетов, которая господствовала в нашем институте, создала здесь враждебную идейную и бытовую обстановку, душившую всякое здоровое проявление творческой мысли. Об этом здесь уже было сказано.

Группа буржуазных космополитов наложила общую печать на все направление научной деятельности института, и на характер выходящих научных трудов, и на подготовку научных кадров. Если взглянуть на общее направление литературной деятельности института, то бросается в глаза то, что буржуазные эстеты, космополиты имели тенденцию заниматься вместо реализма исследованием, главным образом, романтизма. Возьмите первую работу Жирмунского о Байроне и Пушкине, работу 1924 г. и того же рода работу Эйхенбаума о Лермонтове. Он также погружает Лермонтова в какой-то романтический хаос. Затем я должен в этом же ряду назвать работу Б. С. Мейлаха “Пушкин и романтизм”. Возьмите затем исследование Гинзбург о Герцене, подготовленное ею в виде диссертации; она заставляет этого революционного демократа, великого реалиста барахтаться в обломках романтизма[877].

Далее, как выяснилось на собрании в университете и у нас, западники любили много заниматься декадансом; их склонность к романтизму, к реакционному романтизму, склонность к декадансу, говорит, что они хотели бороться на территории врага, но на самом же деле переходя на территорию врага, они ищут там людей, близких им по идеологии. Занимаясь излюбленными темами романтизма и декаданса, эта группа ученых или с молчанием, или с высокомерным выражением проходила мимо революционных демократических писателей, мимо основных представителей реалистической литературы. Можно еще раз повторить, что революционные демократы вниманием у ученых нашего института не пользовались! ‹…›

Эта группа совершенно превратно вообще трактует облик русских писателей. Они озабочены тем, чтобы заниматься формалистическими исследованиями и изысканиями, совершенно не нужными и бесполезными для народа, потому что эти изыскания отвлекают огромные средства и творческие силы куда-то в сторону. Как же трактуют буржуазные эстеты великих писателей, которые были борцами и освободителями народа? Возьмем статью Эйхенбаума “Пушкин в прозе”, его книгу о Лермонтове, возьмем все работы Гуковского и последнее выступление Бялого, – у всех одна и та же тенденция: писатели занимаются только собой, развитием поэтической формы, независимо от того, на что она нужна. Посмотрите, как красиво в течение двух дней на заседании сектора, возглавляемого т. Мейлахом, изъяснялся Бялый. “Глеб Успенский занимался собой, героем его произведений был он сам”. Кроме презрения и негодования это суждение ничего не может вызвать. Глеб Успенский – демократ, человек, который каждое свое слово добыл в народе, и вдруг его превращают в какого-то маленького человека, занимающегося психокопательством. Вот так они извращают облик писателей вообще.

Для этой группы характерна также следующая особенность: язык их – обезьяний язык, весь построенный на подражаниях иностранщине. ‹…› Это почти абракадабра. Не надо поддаваться на такую удочку, что буржуазные эстеты иногда произносят с трибуны такие речи, как, помните, Гуковский говорил, что нужно сделать науку достоянием школ, а что он сам делает? Его не только школьник не поймет, его не поймут студенты, не поймут профессиональные литературоведы, в том числе и сами профессора, не понимает и он сам. Это мутные воды, это словесная мгла и мистификация нужны проф[ессору] Гуковскому для того, чтобы придать наукообразность формалистическим суррогатам. Именно о такого рода литераторах говорил В. И. Ленин, что им нужно объявить беспощадную войну за то, что они переняли “худшее от худших представителей русского помещичьего класса”, что они рабски подражают иностранщине и коверкают и уродуют могучий и великий русский язык.

Мне хотелось бы еще немного остановиться на Гуковском и сказать вот о чем: если около других формалистов уже не оказалось друзей, внешне проявляющих себя, то в свите Гуковского есть и коммунисты, которые говорят: “Гуковский – человек ничего себе”, “это человек иного типа”, а что касается его произведений “Вечера на хуторе близ Диканьки”, “Пушкин и русские романтики”, главы из монографии о Гоголе, то это, видите ли, красные тряпки, которыми он дразнит быков. Или же говорят, что Гуковский –