Этот вопрос уже ставится. Вначале Ученый совет был назначен на пятницу, но именно в связи с тем, что наше партсобрание затянулось, пришлось Ученый совет перенести на понедельник.

В понедельник, 4 апреля, состоится Ученый совет по всем этим вопросам, и я обращаюсь к парторганизации с таким заявлением.

Вы должны отдавать себе отчет в ответственности и сложности проведения этого открытого заседания Ученого совета. Мне кажется, что за проведение этого Ученого совета в должном направлении несет ответственность партбюро и парторганизация в целом. Что касается партбюро, то оно принимает и будет принимать участие в подготовке Ученого совета, но мне хотелось бы, чтобы коммунисты в целом приняли активное участие в проведении этого Ученого совета. Целый ряд коммунистов мы пригласим выступить на этом Ученом совете.

Во‐вторых, я хотел бы, чтобы коммунисты понимали, что если имеющаяся у нас эстетствующая часть студенчества устроит какую-нибудь демонстрацию на этом Ученом совете, то это наложит пятно на нашу партийную организацию и на общую настроенность подавляющего большинства студенчества нашего факультета. Было бы целесообразно активу до Ученого совета разъяснить значение его, с тем, чтобы студенты отчетливо представляли себе всю ответственность и важность этого мероприятия»[858].

В тот же день о решениях партсобрания уже знал и филологический факультет, и Пушкинский Дом. Обстановка накалялась. 3 апреля О. Ф. Фрейденберг записала:

«На факультете страшное напряженье. Через два дня – снова ордалии, но уже с “орг– выводами”. Ждут полного разгрома – особенно вчерашних “блатчиков”, Азадовского – Гуковского – Жирмунского. У нас – Лурье и… Тронского, о котором говорят, что его учебник не годится и еще что-то. Мне “предлагают” выступить на чистке и громить его и Лурье. Наташка Вулих старается выгородить своего учителя; Бердников бросает ей в пасть Соломона Лурье, участь которого предрешена[859].

У Азадовского сделался сердечный инфаркт. Лурье в тяжелом состоянии отправлен в больницу: инфаркт миокарда»[860].

7 апреля университетская газета поместила отчет об этом партсобрании, призванный выставить работу парткома ЛГУ в наилучшем свете; во вводной части было сказано:

«Коммунисты, ученые и научные работники факультета сурово критиковали ошибочные взгляды названных профессоров, решительно напоминали им о необходимости коренной перестройки их мировоззрения.

Особенно резкой критике подверглись ошибочные воззрения В. М. Жирмунского, Б. М. Эйхенбаума, М. К. Азадовского и Г. А. Гуковского весной прошлого года, когда было полностью разоблачено враждебное нашей науке буржуазно-либеральное существо учения о литературе безродного космополита А. Веселовского. После известной статьи “Против буржуазного либерализма в литературоведении”, напечатанной в газете “Культура и жизнь” 11 марта 1948 года, В. М. Жирмунский, М. К. Азадовский и другие вынуждены были признать ошибочность и идеологический вред своих выступлений с апологетикой реакционных положений Веселовского, ошибочность своих формалистических и идеалистических взглядов.

Факты показывают, что профессора В. М. Жирмунский, Б. М. Эйхенбаум, М. К. Азадовский и Г. А. Гуковский, формально признав свои ошибки, по существу не изменили своих ошибочных научных взглядов, не сделали ничего принципиально нового в развитии марксистско-ленинских положений в литературоведении. В своих печатных трудах и публичных выступлениях они повторяют старые формалистические, компаративистские и идеалистические положения, не понимая, что подобные ошибки объективно ведут к космополитизму, который в настоящее время является идеологической диверсией англо-американского империализма.

Сейчас, когда международная реакция ведет бешеное наступление на суверенность советской науки и культуры, усиленно пропагандирует идеологию космополитизма, мы должны беспощадно разоблачать малейшие проявления аполитизма, формализма, компаративизма и других буржуазных пережитков в литературоведении, сурово критиковать носителей подобных пережитков, вскрывать порочность их методологии.

Этому и было посвящено партийное собрание филологического факультета, на котором коммунисты по-большевистски вскрыли порочность научных взглядов В. М. Жирмунского, Б. М. Эйхенбаума, М. К. Азадовского, Г. А. Гуковского и некоторых других ученых факультета»[861].

Партсобрание пушкинского дома 29–30 марта 1949 года. День первый

События 29–30 марта лишний раз доказывают, насколько единым организмом были филологический факультет ЛГУ и Пушкинский Дом. Многие выступающие принимали участие в двух партсобраниях одновременно; представитель горкома ВКП(б) В. А. Овсянкин также присутствовал на обоих собраниях.

Собрание коммунистов Пушкинского Дома было не таким многочисленным, как на филологическом факультете, но впечатляющим: 28 членов ВКП(б), не считая кандидатов, работник горкома и несколько сотрудников райкома ВКП(б), 18 коммунистов от филологического факультета ЛГУ, учреждений АН СССР, ЛГПИ имени А. И. Герцена, а также «представители печати». В президиуме собрания – А. С. Бушмин, А. И. Перепеч, А. И. Груздев, В. А. Ковалев, В. А. Овсянкин, Н. Ф. Бельчиков. Все два дня на партсобрании председательствовал А. С. Бушмин.

Собрание проходило без основного доклада – его заменило решение бюро Василеостровского райкома от 25 марта 1949 г., которое зачитала А. И. Перепеч. После этого начались прения.

Первым на трибуну поднялся В. А. Ковалев:

«С большой радостью коммунисты нашей партийной организации встречают решение районного комитета партии о работе партийной организации нашего института и института в целом. Настоящее партийное собрание, мне кажется, должно быть историческим для нашего института и привести к коренному перелому в его работе. Мы думаем, что коммунисты партийной организации Института литературы внесут свой вклад в то развернутое большевистское наступление на идеологическом и теоретическом фронте, которое совершается в последние годы в нашей стране.

Наш институт, к нашему стыду, стал заповедником космополитизма. Здесь их держали, здесь они чувствовали себя в безопасности, здесь их защищали и ограждали от партийной критики, здесь им давали свободу пропагандировать свое вредные антипатриотические взгляды, здесь на отдельных участках они чувствовали себя полными хозяевами, распоясывались, говорили свой подчас антисоветский бред и вздор. Только недостаточный контроль со стороны партийной организации объясняет такие случаи, которые мы наблюдали на некоторых заседаниях западного сектора, когда эта кафедра [sic!] занималась тщательным обсуждением творчества итальянского фашиста Луиджи Пиранделло. Здесь эти космополиты создавали свои молодые кадры космополитов. Если обозреть состав антипатриотов, которые еще числятся сотрудниками нашего института, то нетрудно выделить 3 поколения: поколение Жирмунский – Эйхенбаум, то поколение, которое непосредственно смыкается с дореволюционным буржуазным декадентством, прямо из него исходит, но не только из русского декадентства, а из западноевропейского декадентства. Не секрет, что формализм 20‐х годов возник под влиянием растленных теорий Вальцеля и др., которые пропагандировались космополитами старшего поколения.

К середине 20‐х годов возникает второе поколение антипатриотов‐космополитов, это такие, как Гуковский, Гинзбург и некоторые другие. Гинзбург не вышла в вожди, а Гуковский старался выйти и вышел в вожди.

Третье поколение космополитов это поколение, представленное именем Бялого. Тут более хитрая работа. На первый взгляд не все здесь различишь, не