– Да куда вы это так торопитесь? – спросил Свидригайлов,любопытно его разглядывая.

– У всякого свои шаги, – мрачно и нетерпеливо проговорилРаскольников.

– Вы сами же вызывали сейчас на откровенность, а на первыйже вопрос и отказываетесь отвечать, – заметил Свидригайлов с улыбкой. – Вам всекажется, что у меня какие-то цели, а потому и глядите на меня подозрительно.Что ж, это совершенно понятно в вашем положении. Но как я ни желаю сойтись свами, я все-таки не возьму на себя труда разуверять вас в противном. Ей-богу,игра не стоит свеч, да и говорить-то с вами я ни о чем таком особенном ненамеревался.

– Зачем же я тогда вам так понадобился? Ведь вы же околоменя ухаживали?

– Да просто как любопытный субъект для наблюдения. Мнепонравились вы фантастичностью вашего положения – вот чем! Кроме того, вы братособы, которая меня очень интересовала, и, наконец, от самой этой особы в своевремя я ужасно много и часто слыхал о вас, из чего и заключил, что вы имеетенад нею большое влияние; разве этого мало? Хе-хе-хе! Впрочем, сознаюсь, вашвопрос для меня весьма сложен, и мне трудно на него вам ответить. Ну вот,например, ведь вы пошли ко мне теперь мало того что по делу, а за чем-нибудьновеньким? Ведь так? Ведь так? – настаивал Свидригайлов с плутовскою улыбкой, –ну представьте же себе после этого, что я сам-то, еще ехав сюда, в вагоне, навас же рассчитывал, что вы мне тоже скажете что-нибудь новенького и что от васже удастся мне чем-нибудь позаимствоваться! Вот какие мы богачи!

– Чем это позаимствоваться?

– Да что вам сказать? Разве я знаю чем? Видите, в какомтрактиришке все время просиживаю, и это мне всласть, то есть не то чтобывсласть, а так, надо же где-нибудь сесть. Ну, вот хоть эта бедная Катя –видели?.. Ну, был бы я, например, хоть обжора, клубный гастроном, а то ведь вотчто я могу есть! (Он ткнул пальцем в угол, где на маленьком столике, нажестяном блюдце, стояли остатки ужасного бифштекса с картофелем.) Кстати,обедали вы? Я перекусил и больше не хочу. Вина, например, совсем не пью. Кромешампанского, никакого, да и шампанского-то в целый вечер один стакан, да и тоголова болит. Это я теперь, чтобы подмонтироваться,[79] велел подать, потомучто я куда-то собираюсь, и вы видите меня в особом расположении духа. Я потомудавеча и спрятался, как школьник, что думал, что вы мне помешаете; но, кажется(он вынул часы), могу пробыть с вами час; теперь половина пятого. Верите ли,хотя бы что-нибудь было; ну помещиком быть, ну отцом, ну уланом, фотографом,журналистом… н-ничего, никакой специальности! Иногда даже скучно. Право, думал,что вы мне скажете что-нибудь новенького.

– Да кто вы такой и зачем вы сюда приехали?

– Я кто такой? Вы знаете: дворянин, служил два года вкавалерии, потом так здесь в Петербурге шлялся, потом женился на Марфе Петровнеи жил в деревне. Вот моя биография!

– Вы, кажется, игрок?

– Нет, какой я игрок. Шулер – не игрок.

– А вы были шулером?

– Да, был шулером.

– Что же, вас бивали?

– Случалось. А что?

– Ну, стало быть, вызвать на дуэль могли… да и вообщеоживляет.

– Не противоречу вам и притом не мастер я философствовать.Признаюсь вам, я сюда больше насчет женщин поскорее приехал.

– Только что похоронили Марфу Петровну?

– Ну да, – улыбнулся с побеждающею откровенностьюСвидригайлов. – Так что ж? Вы, кажется, находите что-то дурное, что я оженщинах так говорю?

– То есть нахожу я или нет дурное в разврате?

– В разврате! Ну вот вы куда! А впрочем, по порядку преждеотвечу вам насчет женщины вообще; знаете, я расположен болтать. Скажите, длячего я буду себя сдерживать? Зачем же бросать женщин, коли я хоть до нихохотник? По крайней мере, занятие.

– Так вы здесь только на разврат один и надеетесь!

– Ну так что ж, ну и на разврат! Дался им разврат. Да люблю,по крайней мере, прямой вопрос. В этом разврате по крайней мере, есть нечтопостоянное, основанное даже на природе и не подверженное фантазии, нечтовсегдашним разожженным угольком в крови пребывающее, вечно поджигающее, котороеи долго еще, и с летами, может быть, не так скоро зальешь. Согласитесь сами,разве не занятие в своем роде?

– Чему же тут радоваться? Это болезнь, и опасная.

– А, вот вы куда? Я согласен, что это болезнь, как и всепереходящее через меру, – а тут непременно придется перейти через меру, – новедь это, во-первых, у одного так, у другого иначе, а во-вторых, разумеется, вовсем держи меру, расчет, хоть и подлый, но что же делать? Не будь этого, ведьэтак застрелиться, пожалуй, пришлось бы. Я согласен, что порядочный человекобязан скучать, но ведь, однако ж…

– А вы могли бы застрелиться?

– Ну вот! – с отвращением отпарировал Свидригайлов, –сделайте одолжение, не говорите об этом, – прибавил он поспешно и даже безвсякого фанфаронства, которое выказывалось во всех прежних его словах. Дажелицо его как будто изменилось. – Сознаюсь в непростительной слабости, но чтоделать: боюсь смерти и не люблю, когда говорят о ней. Знаете ли, что я мистикотчасти?

– А! призраки Марфы Петровны! Что ж, приходить продолжают?

– Ну их, не поминайте; в Петербурге еще не было; да и черт сними! – вскричал он с каким-то раздражительным видом. – Нет, будемте лучше обэтом… да, впрочем… Гм! Эх, мало времени, не могу я с вами долго остаться, ажаль! Было бы что сообщить.

– А что у вас, женщина?

– Да, женщина, так нечаянный один случай… нет, я не про то.

– Ну, а мерзость всей этой обстановки на вас уже недействует? Уже потеряли силу остановиться?

– А вы и на силу претендуете? Хе-хе-хе! Удивили же вы менясейчас, Родион Романыч, хоть я заранее знал, что это так будет. Вы же толкуетемне о разврате и об эстетике! Вы – Шиллер, вы – идеалист! Все это, конечно, таки должно быть, и надо бы удивляться, если б оно было иначе, но, однако ж,как-то все-таки странно в действительности… Ах, жаль, что времени мало, потомувы сами прелюбопытный субъект! А кстати, вы любите Шиллера? Я ужасно люблю.

– Но какой вы, однако же, фанфарон! – с некоторымотвращением произнес Раскольников.

– Ну, ей-богу же, нет! – хохоча, отвечал Свидригайлов, – авпрочем, не спорю, пусть и фанфарон; но ведь почему же и не пофанфаронить,когда оно безобидно. Я семь лет прожил в деревне у Марфы Петровны, а потому,набросившись теперь на умного человека, как вы, – на умного и в высшей степенилюбопытного, просто рад поболтать, да, кроме того, выпил эти полстакана вина иуже капельку в голову ударило. А главное, существует одно обстоятельство,которое меня очень монтировало, но о котором я… умолчу. Куда же вы? – с испугомспросил вдруг Свидригайлов.