– Вы, однако ж, пристроили детей Катерины Ивановны. Впрочем…впрочем, вы имели на это свои причины… я теперь все понимаю.

– Детей я вообще люблю, я очень люблю детей, – захохоталСвидригайлов. – На этот счет я вам могу даже рассказать прелюбопытный одинэпизод, который и до сих пор продолжается. В первый же день по приезде пошел япо разным этим клоакам, ну, после семи-то лет так и набросился. Вы, вероятно,замечаете, что я со своею компанией не спешу сходиться, с прежними-то друзьямии приятелями. Ну, да и как можно дольше без них протяну. Знаете: у МарфыПетровны в деревне меня до смерти измучили воспоминания о всех этихтаинственных местах и местечках, в которых кто знает, тот много может найти.Черт возьми! Народ пьянствует, молодежь образованная от бездействия перегораетв несбыточных снах и грезах, уродуется в теориях; откуда-то жиды наехали,прячут деньги, а все остальное развратничает. Так и пахнул на меня этот город спервых часов знакомым запахом. Попал я на один танцевальный так называемыйвечер, – клоак страшный (а я люблю клоаки именно с грязнотцой), ну, разумеется,канкан, каких нету и каких в мое время и не было. Да-с, в этом прогресс. Вдруг,смотрю, девочка лет тринадцати, премило одетая, танцует с одним виртуозом;другой пред ней визави.[84] У стенки же на стуле сидит ее мать. Ну, можете себепредставить, каков канкан! Девочка конфузится, краснеет, наконец принимает себев обиду и начинает плакать. Виртуоз подхватывает ее и начинает ее вертеть ипред нею представлять, все кругом хохочут и – люблю в такие мгновения вашупублику, хотя бы даже и канканную, хохочут и кричат: «И дело, так и надо! А невозить детей!» Ну, мне-то наплевать, да и дела нет: логично аль не логично самисебя они утешают! Я тотчас мое место наметил, подсел к матери и начинаю о том,что я тоже приезжий, что какие всё тут невежи, что они не умеют отличатьистинных достоинств и питать достодолжного уважения; дал знать, что у меняденег много; пригласил довезти в своей карете; довез домой, познакомился (вкакой-то каморке от жильцов стоят, только что приехали). Мне объявили, что моезнакомство и она, и дочь ее могут принимать не иначе как за честь; узнаю, что уних ни кола ни двора, а приехали хлопотать о чем-то в каком-то присутствии;предлагаю услуги, деньги; узнаю, что они ошибкой поехали на вечер, думая, чтодействительно танцевать там учат; предлагаю способствовать с своей стороны воспитаниюмолодой девицы, французскому языку и танцам. Принимают с восторгом, считают зачесть, и до сих пор знаком… Хотите, поедем, – только не сейчас.

– Оставьте, оставьте ваши подлые, низкие анекдоты,развратный, низкий сладострастный человек!

– Шиллер-то, Шиллер-то наш, Шиллер-то! Oъ va-t-elle la vertuse nicher?[85] А знаете, я нарочно буду вам этакие вещи рассказывать, чтобыслышать ваши вскрикивания. Наслаждение!

– Еще бы, разве я сам себе в эту минуту не смешон? – созлобою пробормотал Раскольников.

Свидригайлов хохотал во все горло; наконец, кликнул Филиппа,расплатился и стал вставать.

– Ну да и пьян же я, assez causе![86] – сказал он, –наслаждение!

– Еще бы вам-то не ощущать наслаждения, – вскрикнулРаскольников, тоже вставая, – разве для исшаркавшегося развратника рассказыватьо таких похождениях, – имея в виду какое-нибудь чудовищное намерение в этом жероде, – не наслаждение, да еще при таких обстоятельствах и такому человеку, какя… Разжигает.

– Ну, если так, – даже с некоторым удивлением ответилСвидригайлов, рассматривая Раскольникова, – если так, то вы и сами порядочныйциник. Материал, по крайней мере, заключаете в себе огромный. Сознавать многоможете, много… ну да вы и делать-то много можете. Ну, однако ж, довольно.Искренно жалею, что с вами мало переговорил, да вы от меня не уйдете… Вотподождите только…

Свидригайлов пошел вон из трактира. Раскольников за ним.Свидригайлов был, однако, не очень много хмелен; в голову только на мгновениеударило, хмель же отходил с каждою минутой. Он был чем-то очень озабочен,чем-то чрезвычайно важным, и хмурился. Какое-то ожидание, видимо, волновало егои беспокоило. С Раскольниковым в последние минуты он как-то вдруг изменился и скаждою минутой становился грубее и насмешливее. Раскольников все это приметил ибыл тоже в тревоге. Свидригайлов стал ему очень подозрителен, он решился пойтиза ним.

Сошли на тротуар.

– Вам направо, а мне налево, или, пожалуй, наоборот, только– adieu, mon plaisir,[87] до радостного свидания!

И он пошел направо к Сенной.

Раскольников пошел вслед за ним.

– Это что! – вскричал Свидригайлов, оборачиваясь, – я ведь,кажется, сказал…

– Это значит то, что я от вас теперь не отстану.

– Что-о-о?

Оба остановились, и оба с минуту глядели друг на друга, какбы меряясь.

– Из всех ваших полупьяных рассказов, – резко отрезалРаскольников, – я заключил положительно, что вы не только не оставили вашихподлейших замыслов на мою сестру, но даже более чем когда-нибудь ими заняты.Мне известно, что сегодня утром сестра моя получила какое-то письмо. Вам всевремя не сиделось на месте… Вы, положим, могли откопать по дороге какую-нибудьжену; но это ничего не значит. Я желаю удостовериться лично…

Раскольников вряд ли и сам мог определить, чего ему именнотеперь хотелось и в чем именно желал он удостовериться лично.

– Вот как! А хотите, я сейчас полицию кликну?

– Кличь!

Они опять постояли с минуту друг перед другом. Наконец лицоСвидригайлова изменилось. Удостоверившись, что Раскольников не испугалсяугрозы, он принял вдруг самый веселый и дружеский вид.

– Ведь этакой! Я нарочно о вашем деле с вами не заговаривал,хоть меня, разумеется, мучит любопытство. Дело фантастическое. Отложил было додругого раза, да, право, вы способны и мертвого раздразнить… Ну, пойдемте,только заранее скажу: я теперь только на минутку домой, чтобы денег захватить;потом запираю квартиру, беру извозчика и на целый вечер на острова. Ну куда жевам за мной?

– Я покамест на квартиру, да и то не к вам, а к СофьеСеменовне, извиниться, что на похоронах не был.

– Это как вам угодно, но Софьи Семеновны дома нет. Она всехдетей отвела к одной даме, к одной знатной даме-старушке, к моей прежнейдавнишней знакомой и распорядительнице в каких-то сиротских заведениях. Яочаровал эту даму, внеся ей деньги за всех трех птенцов Катерины Ивановны,кроме того и на заведения пожертвовал еще денег; наконец, рассказал ей историюСофьи Семеновны, даже со всеми онерами, ничего не скрывая. Эффект произвелонеописанный. Вот почему Софье Семеновне и назначено было явиться сегодня же,прямо в – ую отель, где временно, с дачи, присутствует моя барыня.