это ему сделать св. Симеон Верхотурский. Он явился ему во сне и сказал: „Григорий! Иди, странствуй и спасай людей“. Он пошел. На пути в одном доме он повстречал чудотворную икону Абалакской Божией Матери, которую монахи носили по селениям. Григорий заночевал в той комнате, где была икона. Ночью проснулся, смотрит, а икона плачет, и он слышит слова: „Григорий! Я плачу о грехах людских; иди странствуй, очищай людей от грехов их и снимай с них страсти“.

И Григорий послушался Владычицу, пошел. Исходил почти всю Россию. Посетил лавры, многие видные монастыри. Знакомился со священниками, монахами, монахинями, старцами, архимандритами, епископами и, наконец, добрался до царей».

Тут же выяснилось, что в начале пути Григорий, как и сам о. Илиодор, получил благословение о. Иоанна Кронштадтского.

Вторую часть биографии «старца», касающуюся «царей», передать со слов о. Илиодора невозможно. В 1910 г. он лишь глухо упомянул о «высших заслугах» Григория, боясь распространяться на эту тему в присутствии репортеров. А в книге писал свободно, но был слишком ослеплен ненавистью к бывшему другу, поэтому, начав с жития святого подвижника, кончил карикатурой. Ясно одно: Григорий доверчиво рассказывал своему спутнику о посещениях царского дворца, а тот «удивлялся и до края поражался тем, что слышал».

По книге Сергея Труфанова чувствуется, что его задевал колоссальный успех Григория, так простодушно рассказывавшего ему о своей дружбе с «царями».

Говорили, по-видимому и о самом о. Илиодоре, в частности, о предстоящем ему месячном аресте, поскольку 4.XII Григорий телеграфировал на царицынское подворье, предлагая просить помилования у Государя.

Здесь, в поезде, иеромонаха постигли первые разочарования. Во-первых, в быту предполагаемый святой подвижник оказался обычным человеком: «За всю дорогу он меня ничем не удивил, хотя со всей тщательностью хотел увидеть в нем что-либо чудесное, выдающееся». Во-вторых, о. Илиодору не понравилась одна из затронутых спутником тем: «Говорил все больше о женщинах», причем якобы сделал непристойный намек насчет богомолиц — «тех, которые за тобою бегают», от чего священник «очень смутился и усомнился в праведности Гриши».

Доехав поездом до Тюмени, друзья остановились на ночлег у местного сундучника, а на другой день проделали остаток пути на лошадях. Здесь о. Илиодор увидел толпу ссыльных. «…гнали их оборванных, босых и с перекошенными ртами, посмотрел я на них, узнал из них знакомых, и кто же они? Наши российские жиды, освободители, развратители и поработители. Тогда я подумал: вот она где, наша пьяная Россия».

О. Илиодор даже вступил в разговор с одним из ссыльных, спросив его, «долго ли их будут гонять». Тот отвечал, что по весне все они «разлетятся в разные стороны». Рассказывая пастве об этом случае, иеромонах со своей обычной кровожадностью заключал, что лучше бы этих освободителей «загнать в трущобы сибирских лесов и там заморозить».

В селе Покровское дорогих гостей встретили радушно, постелив ковры от ворот до крыльца. Дом Григория был новехоньким и добротным, хорошо обставленным, благодаря вспомоществованиям его Августейших почитателей. Хозяин показывал своему гостю подарки от «царей»: иконы, писанки, сорочки, шитые, по словам Григория, собственноручно царицей. Показал и узелок с письмами от нее и других Августейших особ. Искренними, дружескими, но чересчур личными письмами.

Этот-то узелок и погубил о. Илиодора.

Сергей Труфанов уверял, что по его просьбе брат Григорий дал ему несколько писем то ли «на память», то ли в доказательство своей дружбы с «царями», но сам Распутин потом объяснял, что они были украдены. Впрочем, если Григорий передарил своему другу несколько полученных от Императрицы сорочек, почему не поделиться и письмами?

Переход бумаг в руки иеромонаха, каким бы путем это ни произошло, следовало бы признать положительным шагом. Негоже таким документам храниться в крестьянской избе. Если бы гость обладал харизмой преосв. Гермогена, он немедленно бы заставил их владельца сжечь компрометирующие «царей» письма и впредь наказал бы никогда не хранить таковые. Но о. Илиодор слишком робел перед Григорием, чтобы ему указывать.

Трудно сказать, зачем о. Илиодору понадобились эти документы, так, что он, по его утверждению, «взмолился» о подарке. Созрел ли уже в буйной голове иеромонаха какой-то хитрый план влияния на «царей» или просто захотелось урвать пригоршню царской милости, так щедро изливавшейся на невежу-крестьянина?

Так или иначе, с 7.XII.1909 у о. Илиодора хранились пять писем, тщательно им отобранные: по одному от Императрицы и каждой из Великих Княжен. Через три года это его погубит.

Покамест он знакомился с семейством (отцом, женой и младшей дочерью) и односельчанами Григория. Предполагалось, что о. Илиодор будет в Покровском служить и проповедовать, но разрешение местного архиерея получилось не удалось. Поэтому иеромонах ограничился своим излюбленным жанром — религиозно-патриотической беседой, которую провел для «всей Покровской интеллигенции», нарочно приглашенной Григорием в гости.

Невозможность служить в Покровском должна была оказаться особенно обидной, поскольку именно на эти десять дней выпали двое именин — царя и еп. Гермогена. В обоих случаях о. Илиодор и Григорий поздравляли именинников телеграммами за двумя подписями.

«Дорогого владыку приветствуем [с] радостным торжественным днем. Восторженно свидетельствуем, что лучи немеркнувшего великого саратовского светила проникают из края в край необъятной Сибири. Иеромонах Илиодор, Григорий».

Книга Труфанова заключает в себе три эпизода, произошедшие за время гощения в Покровском и долженствующие свидетельствовать о неблаговидном поведении хозяина: попытка девушек-служанок якобы по его приказу устроиться на ночлег бок-о-бок с о. Илиодором, скабрезный рассказ Григория о методах, практикуемых им для «лечения» ближних от блудных страстей, и свидетельство местного священника о распутной жизни «старца». Сколько бы автор ни присочинял, сколько бы ни старался придать этим страницам своей книги грязный оттенок, — они все-таки красноречиво показывают, что сам о. Илиодор в Покровском решительно никаких признаков разврата Григория не видел. Одни слухи и домыслы.

Вот, например, первый случай. Катя и Дуня, которых о. Илиодор аттестовал как «двух подозрительных девок» (по-видимому, Екатерина и Евдокия Печеркины, 26 и 33 лет соответственно), постелили свои матрацы возле кушетки, где гость собирался лечь спать. Тот поднял шум: «Нет, нет, нельзя! Если я кого здесь стесняю, места нет кому-либо для ночлега, то я уйду в баню, кстати ее сегодня топили…». Вопиющее, казалось бы, дело объясняется просто, если сопоставить его с аналогичным эпизодом, произошедшим годом ранее. Тогда не было и намека на чей-либо злой умысел. В купе о. Илиодора случайно оказалась дама-попутчица с больным ребенком на руках. Не желая ехать в одном купе «с бабой», иеромонах, вместо того чтобы уйти самому, стал выгонять ее. Почему не допустить, что в Покровском произошло то же самое? Из дальнейшего текста видно, что в те времена обычным делом были как совместный ночлег паломников обоего пола в поездках по святым местам, так и поездки