– Ты мой сын, – Урбино жестом заставил Керро замолчать. – Любимый сын. Дитя женщины, которую я полюбил и по которой я скучаю до сих пор. Я никогда не воевал и не собираюсь хоронить тебя, вспоротого каким-нибудь маньяком типа Ночной Гарпии, если от тебя вообще что-то останется после Огня Теабрана.

– У Паучихи, насколько мне известно, нет Огня, – уточнил Сальвадор. – Алмекий отказался его продавать, как и формулу, и король его поддержал. Никто не может дать гарантию, что у покупателя руки не окажутся кривыми и он не сожжёт всё в округе из-за собственной безалаберности.

– Не суть, – отмахнулся граф. – Ну, хорошо. Хорошо, допустим, я соглашусь – гипотетически. Скажу: «Твоя взяла, сын – иди командуй конницей». Но ты сам подумай: мальчишка-бастард – командир отряда Лагримоны. Нет, где это такое видано?! Тебя не будет слушать ни одна даже самая паршивая кляча. Я уже не говорю о солдатах. Да и какой из тебя командир? Командир армии! Ты даже в школе старостой не был.

– А я смогу, – заверил его Керро, не видящий никаких существенных преград между собой и своей целью. – Вот увидишь! Дай мне только шанс!

– Поразительная решимость, – граф одновременно восхитился уверенностью в себе сына и осознал, что скорее расшибёт себе о неё лоб, чем сможет его разубедить. – Достойная или великого полководца, или дурака.

– Я не дурак.

– Но и не полководец.

– Я научусь. Рядом со мной будут опытные командиры, а я всё хватаю на лету! Я обязательно всему научусь! О, узнаю твой взгляд, ты всё ещё сомневаешься во мне. Чего ты хочешь?

– Хочу, чтобы ты остался жив. Вот чего!

– А чего хочу я?

Вопрос сына поставил его отца в тупик.

– Вот, отец, тебя никогда это не интересовало. Да, ты хотел сделать как лучше для меня, и я тебе благодарен. Но твои благородные суждения диктовали законы Лагримоны, а их больше нет. Виттория-Лара поставила всё с ног на голову, и мы обязаны поступать так, как от нас этого требуют обстоятельства. А требуют они бороться за свои земли, и я чувствую, что это мой долг как сына хозяина этих земель. Так делали всегда, и так оно должно быть. И я готов.

Вдруг их дискуссию прервал неприятный сдавленный смех. Смеялся Эрнан Монтонари, и от его вида всем троим свидетелям стало жутко. Они замолчали. Переглянулись.

– Я не могу доверить армию чужаку, – смех прервался так же неожиданно, как и начался.

Молчание затянулось. Керро сник и насупился.

– А при чём тут это? – не понял Урбино. – Я же нанимаю вашу армию. Это обычная практика. При чём тут свои и чужаки? Сальвадор, вы понимаете?

Казначей отрицательно повертел головой.

– Чихал я на ваши деньги за наём, – Эрнан зажмурился как от сильной головной боли, и потёр пальцами зажмуренные глаза. – Денег у меня полно, а остального нет. – Яркие глаза сумасшедшего вдруг уставились на Керро. – Разорви их. Разорви пополам. Бастардов, их семейки – всех сожги вместе с их замками до последнего кирпича, так, чтобы те, кому надо, поняли, с кем связались.

Юноша замешкался.

– То есть вы… вы даёте мне армию? – неуверенно уточнил он, опасаясь, что истолковал приказ графа неверно.

– Нет, я послушен закону, – ответил Монтонари. – Я не дам армию бастарду графа Лагримоны. Но я дам армию мужу моей дочери.

Глава 34 Сжечь ведьму!

К казни Гезы всё было готово.

Бен не спал всю ночь. Он напивался в таверне Нижнего города «Рыжая кляча» и смотрел на маленький декоративный золотой ключ со вставками из альмандина и бриллиантов, который ему ночью перед повешением Инто сунул в руку камергер в качестве подкупа.

Честно говоря, Бен и без его просьбы подрезал бы верёвку виселицы, но ключ всё-таки взял. Теперь эта блестящая вещица жгла ему руки, как уголь из печки, и ему хотелось от неё поскорее избавиться, как вору охота скорее сбыть украденное, которое, по непонятному стечению обстоятельств, стало приносить ему одни неприятности.

Никаких несчастий ключ камергера палачу пока ещё не принёс, но владение им царапалось в душе заплечных дел мастера весьма гадким ощущением владения не своим. Он и сейчас, стоя у огромного кострища посередине Агерат, мял его в кармане, будто это действие, как заклинание, могло усмирить всё более и более приходящую в осатанение толпу, выражающую своё несогласие с предстоящим сожжением колдуньи-эллари всеми доступными ей способами: от воплей и демонстрации палачу голых задниц до матерщины.

Внезапно кто-то кинул в палача камень, но промахнулся. Следом, как град, в его сторону посыпались гнилые картофелины, яблочные огрызки и куриные косточки. На секунду Бен заволновался, что беснующаяся толпа прорвёт-таки ограждение из солдат и растерзает его за выполнение им его работы, которую он и сам выполнять не очень-то и хотел, но Молчащие быстро спугнули бунтарей дубинками и вернулись на свои места. Толпа не унималась, то тут, то там снова звучали требования вспомнить о «праве Иинмарин», будто это как-то зависело от воли палача. Бен печально вздохнул.

И поди ж ты, как назло, ничего нельзя было «покумекать», чтобы это самое право неубиваемой эллари снова вступило в силу, как ему вчера предлагали на кухне слуги, протягивая мешочек с собранными по миру серебряными крефами в качестве взятки. Прелат лично похлопотал, чтобы ведьма была сожжена на глазах тысяч свидетелей, а не во дворе Туренсворда за темницей. Даже привезти её должны будут на кострище без традиционного мешка на голове, чтобы никто в тюрьме не изловчился подменить чаровку на какую-нибудь бездомную, заплутавшую впотьмах под мостом, как это раньше бывало. Нет, хитрый святоша сам распорядился, чтобы с ведьмы не спускали глаз и довезли от замка к месту казни, так, чтобы видели все, что она – это она, а не кто-то другой, пресекая тем самым и распространение всевозможных слухов о чудесном спасении в будущем.

Однако рвение Буккапекки очистить город от опасных, по его мнению, а, следовательно, и по мнению всей церкви, еретиков не разделяли очень многие.

Неспокойно было в Паденброге в последние дни. С каждым днём, что приближал час сожжения, внутри стен города королей нарастали волнения. Ночью накануне казни кто-то разорил сложенные дрова для костра и разбил о брусчатку водружённую на конец столба, к которому на следующий день привяжут осуждённую, звезду Единого Бога. Ясное дело, постарались почитатели богов Норинат, но виновников акта вандализма найти так и не удалось, а костёр восстановили явно быстрее, чем они на это рассчитывали.

Защищали Гезу и некоторые сторонники Единого Бога.

Например, отец Ноэ вместе с Альфредом пару раз пытался уговорить настаивавшего на казни прелата от неё отказаться, но, потерпев неудачу, отправился к королеве и советнику.

Хотя королева Иммеле и сэр Виллем также не особенно жаловали старые религиозные культы, в силу того, что ритуалы в честь старых богов они считали диковатыми для просвещённого века, но всё же сошлись со священником и его служкой во мнении, что сжигать на костре – не менее безумная вещь, чем резать в честь Хакона коней, и поддержали их во время визита к Теабрану. Однако и с их поддержкой Ноэ и Альфред битву за Гезу проиграли. Король оказался в своём решении непреклонен, как и прелат.

– Тогда сжигай её без нашего участия! – прикрикнула на мужа королева, демонстративно сев за туалетный столик и взяв советника за руку, тем самым показывая, что спускаться к карете и следовать на площадь Теабран будет без них.

Король стиснул челюсти.

– Как пожелаешь, – с ноткой обиды ответил он и, развернувшись на каблуках, в сопровождении свиты удалился.

Теабран вообще с самого утра пребывал в несколько неуместно, с её точки зрения, приподнятом настроении, и неприятная сцена, хоть и обидела её, отнюдь не омрачила его общий позитивный настрой. Ушлые придворные даже успели пустить по замку слух, что Теабран вот-вот заполучит прозвище Инквизитор, искренне полагая, что его величество пребывало в хорошем расположении духа исключительно из-за желания быстрее превратить эллари в кучку