намеки на брак Лавкрафта, а также на события его детства. Правда, в описании юного Эдварда Дерби встречаются кое-какие странности, на которые стоит обратить внимание. Дерби был «самым потрясающим ребенком-исследователем из всех моих знакомых», но стал бы скромный Лавкрафт говорить такое о персонаже, списанном с самого себя? Вряд ли. Это и навело меня на мысль о том, что описание Дерби сложилось из нескольких человек. «Склад ума у него в точности такой же, как у меня, но по интеллекту он меня превосходит. Значительно превосходит»24, – писал Лавкрафт об Альфреде Галпине, которому на момент их знакомства в 1918 году было всего семнадцать лет. В другом источнике он вновь хвалит Галпина, называя его «обладателем самого блестящего, четкого и холодного ума»25. Однако Галпин, в отличие от Дерби, в детстве никогда не писал «стихов мрачных и фантастических, едва ли не пугающих» и в возрасте восемнадцати лет не публиковал книгу под названием «Азатот и другие страшные истории». А вот Кларка Эштона Смита разве не считали вундеркиндом, когда в девятнадцать лет он выпустил сборник «Ступающий по звездам и другие стихотворения»? Кстати, Смит тесно сотрудничал с Джорджем Стерлингом, а тот, как и Джастин Джеффри из рассказа, умер в 1926 году (Стерлинг покончил с собой, причина смерти Джеффри неизвестна). (Джастин Джеффри – персонаж из «Черного камня» Роберта И. Говарда, Weird Tales, ноябрь 1931; однако дату его смерти указал именно Лавкрафт.) Еще одна забавная деталь: упоминание «едва заметных попыток Дерби отрастить усы» намекает на Фрэнка Белнэпа Лонга – в 1920-х годах он несколько лет пробовал их отрастить, за что подвергался порицанию со стороны Лавкрафта.

Итак, в молодом Дерби мы видим смесь черт Лавкрафта и его ближайших коллег, а вот в браке с Асенат Уэйт отчетливо проступают детали супружеской жизни Говарда и Сони – прежде всего то, что в их паре именно Соня была более решительным и волевым человеком, ведь это она была инициатором женитьбы и переезда Лавкрафта в Нью-Йорк. В возражениях отца Дерби против Асенат и против их брака, возможно, проявились молчаливое неодобрение тетушек Говарда по поводу его свадьбы с Соней.

Пожалуй, только эти биографические детали и представляют интерес в данном произведении. В остальном же «Тварь на пороге» – произведение сырое, поскольку сюжет развивается чересчур очевидно, в исполнении не хватает тонкости, а в задумке – глубины, и в целом оно кажется наигранным. Самый удачный эпизод – это жуткая концовка: Эдвард, застрявший в разлагающемся теле Асенат, проявляет нетипичную для себя решительность, когда отчаянно пытается позвонить Аптону, но понимает, что мертвое тело не вымолвит ни звука, и тогда приносит ему записку, явившись перед ним в образе «жуткой растекающейся твари». Отчасти здесь повторяется сюжет «Случая Чарльза Декстера Варда», и хотя в том романе не описывался сам процесс обмена разумами, эпизод с попыткой Асенат в психиатрической клинике (в теле Дерби) выдать себя за Эдварда напоминает о том, как Джозеф Карвен утверждал, будто он и есть Чарльз Декстер Вард. Правда, в этом случае превзойти оригинал Лавкрафту не удалось.

Немало разногласий вызвало одно мимоходом брошенное в тексте рассказа замечание Аптона касательно Асенат: «Больше всего она сердилась… из-за того, что родилась не мужчиной, поскольку считала, что мужской мозг обладает уникальной силой и дальновидным вселенским масштабом». Не стоит приписывать это утверждение самому Лавкрафту, ведь относится оно исключительно к Асенат (в теле которой, позвольте напомнить, находился Эфраим). Правда, десятью годами ранее Лавкрафт все-таки бросался глупыми утверждениями по поводу женского уровня интеллекта: «Женщины слишком уж склонны к детскому лепетанию… По природе своей они просты и обыденны, питают слабость к скучным реалистичным деталям и всему практическому, в них не заложены способности к художественному творчеству и истинному его пониманию»26. Интересно, как он мог прийти к такому выводу, если на тот момент его опыт общения с женщинами ограничивался лишь матерью и тетушками? К 1930-м годам Лавкрафт занял более разумную позицию: «В росте влияния женщин я не вижу ничего плохого. Их традиционное зависимое положение, как мне кажется, было неестественным и навязанным под влиянием восточных традиций… Женский ум отличается от мужского, но в целом, пожалуй, не сильно ему уступает»27. Не знаю, по какому поводу было сделано это высказывание, однако отношение Лавкрафта к женщинам стало более вразумительным по сравнению с его прежними словами, а также по сравнению с большинством его современников.

1933 год выдался для Лавкрафта как для писателя особенно трудным. Он изо всех сил пытался выразить на бумаге накопившиеся идеи, но у него ничего не получалось. К тому периоду относятся как минимум две работы, включая отрывок под заголовком «Книга» (такое название ему дал Р. Х. Барлоу). Точная дата написания неизвестна, однако в письме за октябрь 1933 года Лавкрафт сообщал: «В работе моей настал застой: прежние рассказы вызывают одно недовольство, а куда двигаться дальше – не знаю. В последние недели много экспериментировал с разными стилями и точками зрения, но уничтожил почти [выделено мной] все, что написал»28. Возможно, одним из этих экспериментов как раз и была «Книга» – что-то вроде попытки переписать «Грибы с Юггота» в прозе. Первые три сонета цикла действительно складываются в связное повествование, после чего отрывок приобретает оттенок неопределенности, так как и в дальнейших сонетах отсутствует целостность. Лавкрафт отчаялся найти новые идеи для прозы (несмотря на большое количество неиспользованных заметок из тетради) и начал копаться в собственном творчестве в попытке обнаружить хоть какое-то вдохновение.

В том же 1933 году, по всей вероятности, был написан «Зловещий священник», представляющий собой пересказ сна, описанного в послании к Бернарду Остину Дуайеру. Дуайер взял этот отрывок из письма и дал ему название «Злобный священник», а опубликован он был впервые в Weird Tales (апрель 1939 года) под заголовком «Зловещий священник», который придумал Дерлет. В письме к Кларку Эштону Смиту от двадцать второго октября 1933 года Лавкрафт отмечал, что «несколько месяцев назад мне приснился сон про зловещего священника – он сидел на чердаке в окружении множества запретных книг»29. Скорее всего, это и есть то самое сновидение из письма к Дуайеру, написанного примерно в то же время, поэтому указанная Дерлетом дата (1937 год) неверна.

Думаю, «Зловещего священника» даже не стоит обсуждать как рассказ, ведь этот отрывок не был задуман в качестве отдельной и самодостаточной истории. Некоторые образы и атмосфера напоминают рассказ «Праздник», хотя действие во сне происходит в Англии. В отличие от «Твари на пороге» и других произведений, в этом отрывке речь идет