были быть переданы Израилю на Синае. Они видели закон Строгого Суда и то, как эта шемитта запуталась и покорилась злу, и не желали спускаться в грязь, на которой возведён дворец этого эона. Но «Бог условился с ними, что великое и славное имя будет составлено с ними и помещено в Тору» [877]. Очевидно, это означает больше, чем прямое упоминание имени Бога в Торе. Скорее, имя Бога содержится в Торе повсюду мистическим образом; как выразился ибн Габироль: «Оно вплетено в» Тору. Все законы и тайны этого эона написаны тайным языком в этой Торе, которая объемлет все десять сефирот, и на всё это указывает конкретная форма букв. «Ни один ангел не может понять их, только Сам Бог, который объяснил их Моисею и сообщил ему всю тайну» (fol. 30а). На основе этих наставлений Моисей написал Тору своим языком, однако, организовав её в мистическом духе, который согласовывался с этими тайными причинами. Нынешний эон должен подчиняться закону Строгого Суда и соответствующей Торе, и только в конце все вещи вернутся к своему первоначальному состоянию. Автор исходит из предположения, что в шемитта существует также внутренняя циклическая система. Человеческий род, рождённый от одного Адама, развился в миллионы индивидуумов. После избавления, которое произойдёт в шестом тысячелетии, человечество погибнет в том же ритме, в каком появилось. «Всё уходит так же, как приходит». «И запираться будут двери на улицу» (Еккл. 12:4), и всё возвращается домой, к своему истоку, даже ангелы Меркабы, соответствующие этому эону, небесные сферы и звёзды. Всё возвращается к своему «вместилищу», и мир лежит невозделанным, пока Бог не породит новую шемитта силой следующей сефиры[878].

Следующая шемитта, по сравнению с нашей, кажется возвращением к утопии. Вместо доминирующих ныне классовых различий воцарится полное равенство. Тора будет иметь дело только со святыми и чистыми вещами, и в жертву будут приносить не животных, а подношения благодарности и любви. Не будет переселения душ и не будет осквернения ни тела, ни души. Весь мир будет подобен раю. Злая наклонность перестанет существовать, и не будет греха. Души будут ходить, подобно ангелам, и Бог посреди них. Лица людей будут прекрасны и станут отражать божественный свет «без малейшей завесы», как было у Моисея в нашем эоне, который покрывал лицо, потому что люди не могли выносить его сияния. Описания этих трёх шемиттот сильно стимулировали воображение, и каббалистическая литература следующих поколений полна спекуляций о преобладающих там состояниях, тогда как другие шемиттот очерчены только смутно. Книга Темуна нигде не выходит за рамки космического юбилейного года, к которому относится, и наша шемитта. Неясно, что приходит после. Согласно Иосифу бен Самуилу из Каталонии, все вещи возвращаются к сокрытости божественной мудрости, и Иаков бен Шешет, похоже, придерживался похожих идей [879]. Только позже каббалисты признали возвращение вещей в эн-соф, за которым следует новое творение из мистического Ничто. Последователи Нахманида уже выдвигали далеко идущие спекуляции о последующих космических юбилеях, но они были отвергнуты другими каббалистами как чистые фантазии. По мнению Менахема Реканати, спекуляции о том, что за пределами текушего космического юбилея, строго запрещены. Во всяком случае, старейшая Каббала придерживалась этих пределов.

Но важнее деталей этого учения (усердно проработанных, прежде всего, каббалистами XIII века, такими как Исаак из Акры, анонимным автором книг Пелиа и Кана[880] и других) лежащий в его основе принцип. Здесь я имею в виду в особенности сочетание апокалиптического мистицизма истории, с одной стороны, и космогонической теософии, с другой. Учение о шемиттот расширило перспективу Каббалы в поразительной степени, поскольку оно рассматривало развитие творения не только в узких рамках космической недели. Конечно, оно не отрицало дальнейшие спекуляции в рамках этой структуры. По примеру Авраама бар Хийя (или, возможно, его христианских источников, например, Исидора Севильского), Нахманид и другие утверждали параллель между содержанием каждого дня творения и тысячелетием в истории мира, соответствующего ему. В результате, вся история оказывается проявлением содержания, с самого начала скрытого в каждом дне творения. Пользуясь этой исторической конструкцией в рамках космической недели, каббалисты стремились понять историю Израиля и его место в творении. Сторонники спекуляций о шемитта, напротив, пытались объяснить судьбу Израиля при помощи более исчерпывающего символа. Сама природа эона Строгого Суда оказывает непреодолимое воздействие на судьбу Израиля и её превратности. Эти каббалисты не меньше Иехуды Халеви в Кузари боролись с проблемой истории Израиля, и в не меньшей степени выделяли её национальные аспекты. Но их спекуляции о деятельности сефиры Строгого Суда в божестве и её импульсе к активному движению вовне со всей силой предоставили мощный символ, позволивший связать историческое существование Израиля с самой сутью творения. Представители этого учения также с нетерпением ожидали великой мессианской революции, но их ожидания превосходили рамки традиционных концепций об избавлении — как если бы идеи о космической Субботе в последнем тысячелетии и предшествующем избавлении уже не удовлетворяли утопическую нужду. Потому автор книги Темуна переносит свой интерес от избавления в конце текущей шемитта (о котором мало что может сказать) на видение следующего. Видение конца текущей шемитта, постепенного исчезновения человечества и замедления ритма жизни во всём творении (о чём прежнее еврейское мессианство ничего не знало) уже формирует часть этого нового прорвавшегося стремления к утопии. В такой концепции избавления сам Мессия больше не играет заметной роли; интерес перемещается к космическим процессам.

Для историка религии самый поразительный аспект учения о шемитта заключается в тесной связи между строгим еврейским благочестием, поддерживающим характер Торы как откровения, и видением перемены в проявлении Торы в других шемиттот. Мы имеем дело с очевидным утопическим антиномизмом. Утверждение Темуна, что «запретное внизу разрешено вверху» (fol. 62а) влечёт за собой логический вывод, что запретное, согласно прочтению Торы в нашем нынешнем эоне, будет разрешено и даже требоваться в других эонах, когда некое другое божественное качество (например, Милость вместо Строгого Суда) будет управлять миром. В действительности, и в самой книге Темуна, и в сочинениях, следующих за ней, мы находим поразительные утверждения о Торе, предполагающие буквальный антино-мизм.

Здесь следует подчеркнуть две идеи. Несколько отрывков предполагают, что в текущей шемитта одна из букв Торы отсутствует. Это отсутствие можно понять двояко. Оно может означать, что одна из букв имеет искажённую форму, вопреки её прежнему совершенству, которое, конечно, будет восстановлено в будущей шемитта. Однако, как неутомимо утверждает книга, поскольку каждая буква представляет собой божественное могущество, несовершенство формы может означать, что