монахов в одном купе с дамами. Англоязычный текст книги, в отличие от русского, содержит важную подробность: эпизод с девушками произошел в первый же вечер по приезде, то есть когда обитатели дома впервые устраивали гостя на ночлег, еще не успев приладиться к привычкам постороннего человека. Но о. Илиодор, по своему обыкновению, ответил на пустяшный случай шумным скандалом, а затем совершенно голословно обвинял Григория в попытке его соблазнить, чтобы заткнуть ему рот.

Напротив, о виденных им в Покровском признаках высокой духовной жизни «старца», Труфанов предпочитает умалчивать, но даже по его книге видно, что было их немало. Например, он передает слова Григория у его старой избы: «Вот здесь я, когда гуляю, то набираюсь духу: бывают мне здесь видения. Здесь мы в прошлое лето с епископом Феофаном простаивали целые ночи и молились Богу». И другие, предшествующие очередному скабрезному рассказу: «Я бесстрастен. Бог мне за подвиги дал такой дар. Мне прикоснуться к женщине, али к чурбану — все равно» и т. д. После чего, по собственному забавному признанию, священник подумал: «Ефрем Сирин, настоящий Ефрем! Святой! Бесстрастный! Господи, с кем я сподобился мыться в бане!».

Возможно, именно в Покровском о. Илиодор получил еще одно доказательство бесстрастия своего друга, о чем вскоре рассказал пастве: «у старца Григория не может появиться плотская страсть к женщине, так как он убил свою плоть молитвой и постом, даже с законной женой своей по обоюдному соглашению уже семь лет живет как брат с сестрой».

Жирную точку в покровских событиях поставила беседа с местным священником о. Петром Остроумовым, к которому о. Илиодор явился, самонадеянно намереваясь «изобличить» его в клевете на Григория, в чем, однако, не преуспел. Напротив, беседа с о. Петром, по-видимому, поколебала веру иеромонаха в святость его друга.

Под этим последним впечатлением о. Илиодор вместе с Григорием и его женой тронулся в обратный путь. Вновь ехали 80 верст до Тюмени на лошадях. Но теперь уж не видали ни ссыльных «освободителей», ни собственных лошадей, ни кучера, — такая была метель.

Наконец-то оставшись наедине со своими мыслями, о. Илиодор, по его словам, мучился сомнениями относительно Григория. «Думал, кто он: бес или ангел?».

Сам страдая от клеветы, иеромонах понимал, что людские толки могут быть очень далеки от истины. «…быть может, батюшка клевещет, ведь попы злы, а особенно на тех, кто подрывает авторитет их среди прихожан».

Свое душевное состояние о. Илиодор выразил с необычной для него глубиной: «Я недоумевал, соблазнялся, но разочаровываться не хотел. Мне больно стало».

Отголосок этих подозрений прозвучал в беседе с еп. Гермогеном по возвращении из Сибири, которую Труфанов передает так:

«Гуляя со мной по большому архиерейскому залу, он [Григорий] сказал мне: „А ну-ка, пойдем к Гермогену, да ты скажи, что я хожу с бабами в баню“. Пошли. Говорю, а Гермоген замахал руками и недовольно заговорил: „Зачем ходить, не надо, не надо“.

Григорий как-то лукаво, виновато, заискивающе осклабился, взял меня под руку, повел и сказал: „Вишь, ему не надо было говорить, он этого не поймет, а цари хорошо понимают“».

21. XII путешественники вернулись в Царицын. «Народ нас радостно приветствовал». Отслужив молебен о благополучном возвращении, о. Илиодор рассказал пастве свои впечатления о Сибири: живут там лучше, нет такого пьянства, как здесь, молодежь почтительна к старшим, а особенно к духовным пастырям. Но картину портит присутствие уже упомянутых ссыльных «освободителей», а также евреев. О. Илиодор утверждал, что представители гонимого племени стали в этом крае «золотыми королями», нажившись на сибирских богатствах и обирая крестьян. На железнодорожных станциях он лично видал много «вонючих, пакостных, толстопузых жидов» с сальными губами, сидевших в 1-м классе при электрическом освещении, раскуривавших и косо смотревших на проезжавший простой народ.

О Григории ни слова. Но полиция теперь уж не могла не заметить странного крестьянина, с которым так носился о. Илиодор. Любопытен откровенный отзыв умного Василевского, тогда еще не подозревавшего, с какой важной особой имеет дело: «„Брат Григорий“ по фамилии Распутин, крестьянин, по-видимому, фанатик, делает мелкие жертвования на монастыри, чем и втирается в дружбу к иеромонаху Илиодору и Епископу Гермогену, снискал себе особенное расположение. На меня он производит впечатление пронырливого человека, по-видимому преследующего личные интересы».

Рождество

Монастырское подворье готовилось к Рождеству. О. Илиодор еще до поездки сочинил к этому празднику восторженный гимн:

Торжествуйте, веселитесь,

Люди добрые, со мной

И с восторгом облекитесь

В ризу радости святой!

Ныне Бог явился в мире,

Бог богов и царь царей,

Не в короне, не в порфире

Сей Небесный Иудей.

Заканчивалось стихотворение так:

Бога вечно будем славить

За такой день торжества.

Честь имею вас поздравить

С днем Христова Рождества!

Этот гимн, положенный на музыку, был разучен прихожанами подворья и исполнялся после вечерних богослужений перед особо устроенной «звездой». То же песнопение звучало в Покровском после беседы, сказанной о. Илиодором, и даже было телеграфировано из Царицына в царский дворец за подписью Григория и «Илиодорушки».

В рождественский сочельник за всенощным бдением состоялась единственная, судя по всему, исповедь Григория у о. Илиодора, приступившего к ней «с большим страхом», «так как считал себя недостойным исповедовать праведника». Ее содержание Труфанов излагает в своей книге, по-видимому, считая себя после расстрижения не связанным тайной исповеди. Да это и была, скорее, духовная беседа о том, что беспокоило «старца»: «Что я буду делать, когда царица меня шугнет от себя». На что о. Илиодор мудро ответствовал: «Бог тебя возвысил, в Божьей воле и судьба твоя находится».

На святках иеромонах, по своему обыкновению, посещал с крестом дома своих почитателей. Григорий сопровождал своего друга.

Проводы Распутина (31.XII)

«Старец» покинул Царицын в ночь на 31.XII. О. Илиодор устроил торжественные проводы. По его просьбе около 3-х часов ночи в храме собралась толпа прихожан — 1,5 тыс. по оценке полиции или 2 тыс. по словам Труфанова. Со «звездой» и фонарями, под духовные песни, шествие отправилось на вокзал. Здесь о. Илиодор обратился к народу, предлагая отправить «брата Григория» не в третьем классе со «стервятниками» и не во втором с «вонючими жидами», а в первом. Когда это было устроено, Григорий с площадки вагона произнес «речь о своем высоком положении», которую Труфанов аттестует так: «даже я ничего не понял». Ответную речь произнес Косицын.

Проводив гостя, шествие вернулось на подворье. «Звезда» погасла. «Вот и сгорела звезда Григория!» — дивились прихожане. Попрощавшись с ними, о. Илиодор, по его словам, ушел в келью и стал молиться так:

«Господи, открой