И Адам, и Альфред, оба взирали на нее с изумлением.

— Здорово! — воскликнул Альфред. Надя метнула на него быстрый взгляд, и он прикусил язык.

— Надя, дорогая, — начал Адам и успокаивающе дотронулся до ее руки. — Ну, неужели… действительно это имеет значение? Портреты молодых красивых женщин, да ведь они писались всюду и всегда… какая-нибудь «Маха»… мадам Рекамье… или актриса Жанна Самари… Разве кого-то из них волновало, где оказывались их изображения и кто на них смотрел?

— Мы этого не знаем, волновало или нет, и что они при этом чувствовали. Они и сами могли об этом не знать, — возразила Надя. И попросила смиренно. — Не надо, хорошо?

Адам развел руками.

— Я только должен повторить, что картина принадлежит тебе. Но деньги, ты могла бы получить немалые деньги!

— Брось, Надя, это же глупо! — попробовал было вмешаться Альфред, но на этот раз не был удостоен и взгляда.

— Это в самом деле подарок? — тихо спросила Надя.

— Конечно.

— И я могу… сама решить, где буду… где будет картина?

— Да, но… Разве не у тебя? Не дома?..

Она помедлила с ответом.

— Дома? Нет, не дома. — Она приложила руки к груди. — Я — это вот она, я. А она, — раскрыла Надя руки, — она, тоже я, но я переменчива, а она такая, какой я — не знаю, бываю ли так хороша, как она, и я, может быть, стану ее стесняться? — Надя весело рассмеялась, но продолжила серьезно: — Я бы хотела, если ты разрешишь… Есть человек, он очень хороший. Он мне друг. Ты не против?

Похожее на ревность чувство шевельнулось у Адама, но исчезло тут же, потому что его охватила волна благодарности к ней, так доверчиво раскрывшей перед ним свои наивные страхи, тайные ощущения и эту привязанность к человеку, ему неизвестному. И Адам сказал только:

— Совсем не против, Надя. Сделай так, как ты хочешь.

Быстрым порывом она к нему наклонилась и поцеловала, задержав на миг этот быстрый свой поцелуй, — поцеловала, может быть, из-за неверного поспешного движения не в поросшую густо щеку, а в угол рта и складку, пролегающую к губам от носа, и Адам ощутил ее поцелуй и губы его бессознательно дрогнули, чтобы ответить ей, но Надя уже от него отклонялась, и ему пришлось перехватить глоток-другой воздуху, чтоб восстановить сбившееся дыхание.

Картину Надя попросила снять. В тот же день она ее увезла.

Адам вернулся к заказам, и так как запустил за последнее время дела, то работал много, чувствуя, однако, что готов свою работу бросить и уехать куда-нибудь, чтоб затеряться в диком пространстве — бессловесном, безлюдном, безжизненном: лица, жилые коробки, слова, картины, автомашины — все ему было в тягость. Альфред ушел на военные сборы. Надя взяла на себя заботы по галерее, и роль хозяйки ей вполне удавалась. В противоположность Альфреду, который говорил с клиентами много и покорял заказчиков столько же эрудицией, сколько и экспансивностью, Надя обычно лишь излагала содержание идеи Адама, а затем беседовала с посетителями, так сказать, на равных и с женской простотой обсуждала с ними те или иные возможности, проявляя при этом незаурядный вкус и практический здравый смысл. Адам воспользовался случаем и в полтора раза повысил Наде зарплату.

Была вторая половина дня, и Адам собирался куда-то поехать, когда зазвонил телефон, и в трубке раздался взволнованный Надин голос:

— Адам, Адам! Ты дома? Я должна к тебе заехать и отдать ключи.

— Ключи? Что случилось? Я могу сам приехать, если…

— Нет, нет, Адам! — остановила она. — Я на такси, через две минуты.

Он встретил такси внизу, Надя не хотела выйти из машины: она везла сына в больницу. Он лежал — белокурый, с ангельским личиком мальчуган пяти-шести лет, бледный до зелени, и голубые глаза его то и дело страдальчески прикрывались.

— Упал, — торопясь, доставая из сумки ключи, говорила Надя. — У него сотрясение: была рвота, его все время тошнит.

— Врач смотрел?

— Нет. Это было с четверть часа назад. Мне позвонила няня — он гулял с группой, и я тут же поехала.

Надя протягивала Адаму ключи, но он покачал головой и решительно открыл заднюю дверцу.

— Мы положим его у меня и вызовем врача, — твердо сказал он и, не дожидаясь согласия Нади, обратился к малышу. — А ну-ка, приятель, давай мы возьмем тебя…

Мальчик обнял его за шею и спокойно лежал на руках у Адама, пока он не внес его в свою спальню и не положил на постель. Вскоре приехал врач, сказавший, что если не будет повторной рвоты, то все обойдется. Но мальчик нуждался в полном покое, и в ответ на робкий вопрос Нади, можно ли его перевезти домой, врач состроил недовольную гримасу. «Завтра к вечеру зайду, тогда решим», — сказал он.

— Почему другой доктор, мама? — спросил мальчик, когда врач ушел.

— Теперь у нас будет новый доктор, милый! — ответила ему Надя.

— Почему? — повторил мальчик и заплакал. Она его утешала. Ребенок, всхлипывая и вздыхая, стал засыпать. Адам и Надя сидели подле него до сумерек, позже ужинали, а близко к полуночи оба легли рядом с мальчиком, и Надя, что-то шепча, прижалась к Адаму.

От последствий падения мальчик вскоре полностью оправился, но отдавать его снова в сад врач пока не советовал. Днем мальчик оставался в ателье у Адама, что-то клеил или строил, смотрел, как художник работает, а то спускался во двор и играл там в прохладной тени. В часы обеда приезжала Надя. Адам купался в непривычно тихом счастье, но не слишком доверял себе, подозревая, что не готов к нему, не приспособлен, стар и слишком эгоистичен, чтоб воспринять пришедшее благо как нечто реальное и устойчивое. Он постоянно ждал, что все вновь переменится, а может, и желал того. Он ощущал, что ему хорошо, но в то же время жил со стесняющим чувством, будто в том, что с ним происходит, наличествует обман. Правда, Адам не мог сказать себе, в чем этот обман заключается. То, что он чувствовал, легче всего выражалось в недоумении, с которым задавался он такими, приблизительно, вопросами: если нынешняя жизнь действительно хороша для меня, то не следует ли все предыдущее посчитать пустейшей, дурацкой ложью; а если прошлое не ложно и прожитое вполне привлекательно — а оно, как он понимал, таковым и было, — то не выглядело разве чем-то обманным нынешнее его положение, столь не похожее на всю его прежнюю жизнь?

Внешних перемен, однако, не происходило. Разве что, когда вернулся с армейских призывов Альфред, у Нади