шезлонге, на желтом песке под неярким, осенним уже, сегодняшним солнцем. Постепенно он стал притемнять. Затухало желтое, оставаясь лишь вокруг ее светлых волос, синева полуприкрытых глаз уходила внутрь, вглубь, за холст, но затем проступала тенями на лбу, под границей волос, в чуть заметных впадинах щек и за очертаниями головы, по углам и внизу. Потом появилось нечто в движениях кисти — то сбой, то перерыв, Адам менял и выхватывал кисти, одну и другую, он переходил к проработке и думал, будет ли здесь хороша лессировка, — но бросил внезапно все и через десять минут — как был, в одних шортах, влетел в галерею. Ходили какие-то люди по залу, к художнику обернулись и кинулись было, он той же быстрой кошачьей повадкой проследовал мимо, почти прижимаясь к стене своей шерстью, и уже в дальней комнате остановился. Надя смотрела на него — он попытался вспомнить нужное слово и вспомнил: «взор», — спокойным недоуменным взором смотрела она, брови чуть приподнялись, на щеках появлялся румянец. Он, наконец, сел.

— Визуальное погружение, — смущенно сказал Авири и противно, мелко засмеялся. Спохватившись, добавил. — Ничего-ничего, я скоро уйду.

Он продолжал рассматривать ее. Оба молчали, но в длящейся паузе не ощущалось натянутости. Он умел смотреть и смотрел внимательно. Модель была почти неподвижна. Читая бумаги и перебирая их, Надя взглядывала на Адама, и не всегда глаза ее опускались сразу же, как будто и она хотела рассмотреть лицо сидящего перед ней человека.

Вошел Альфред.

— Что, босс, за счетами? — сказал он.

Адам обернулся. Около правого глаза Альфреда была налеплена полоска пластыря.

— Что у тебя на скуле? — чтобы хоть что-то произнести, спросил Адам.

Альфред покривился.

— Это вот что, — весело сказала Надя и приподняла руку, чтобы показать колечко с небольшим рубином.

— A-а, — протянул Адам, и осторожно подложив ладонь под Надины пальцы, стал разглядывать кольцо. Ее рука была прохладна и легка. Альфред за спиною Авири хмыкнул.

— Ну что, мне уволить его? — спросил Адам.

— Почему? — с улыбкой насмешливой, но дружелюбной вполне, Надя поверх плеча Адама посмотрела на Альфреда. — Он очень милый. И такого работника вам не найти. Просто он уверен, что каждой женщине необходимо мужское внимание. И, в общем, он прав.

— Понятно, — произнес Авири и сам удивился скрипучему тону, каким это было сказано. — Послушай, Альфред, я не люблю симметрию. Но если ты и дальше будешь так же внимателен, я устрою тебе еще один пластырь, слева.

— О чем разговор? — равнодушно сказал Альфред. — Ясно и так. Разве я ожидал? Хлоп! — и сразу съездила. Так я вам не нужен? А то у меня клиенты. — И он направился в зал.

Только теперь до Адама дошло, что он сидит, обращенный к Наде своей ничем не прикрытой, поросшей густым рыжеватым волосом грудью. Он вскочил и, комкая слова прощания, поспешил уйти.

Портрет был закончен далеко не скоро: опасаясь, что небольшая ошибка разом испортит все, Адам писал чем дальше, тем с большей вдумчивостью, ему, в общем-то, не свойственной. Неожиданно для себе он обнаружил однажды, что начал бессознательно затягивать работу. Тогда он отбросил палитру, поставил картину на пол лицом к стене и день за днем мучился, не давая себе взглянуть на сделанное. Лишь по прошествии недельного поста портрет был вновь водружен на опоры мольберта, и Адам решил, что трогать больше ничего не будет. Раму он сделал сам.

В галерее «Контраст — гармония» наступал обеденный перерыв, посетителей не было, и Надя как раз собиралась приготовить кофе для себя и для Альфреда. Колокольчик, висевший над входной дверью, звякнул, Альфред пробормотал «кого это несет?», — но тут же кинулся к входу, потому что увидел хозяина, который, держа что-то перед собой и с трудом отжимая спиною и задом тугую стеклянную створку дверей, пытался протиснуться внутрь. Альфред ухватился за раму, картину внесли, и Адам, заранее знавший, где ее поместит, повесил портрет на стену. Оба — Адам и его онемевший служащий встали перед картиной, потом Альфред схватил художника за плечо и стал трясти его, крича:

— Маэстро! Маэстро!.. Адам, вы — маэстро! Это же… это — чудо, маэстро!.. Надя! — крикнул он. — Скорее, Надя!

Она уже шла к ним, и подойдя, встала от Адама по другую сторону, взглянула на картину и сбоку — на него, на художника, и так как он, тоже сбоку и в те же мгновенья, смотрел на нее, они опять, как в тот раз, в дальней комнате, увидели друг друга близко, взгляд во взгляд. Он убедился, что она, какой была воображенной им и какой осталась на холсте, ничем не мешает ему теперь смотреть на стоящую рядом Надю, не заслоняет и не туманит обращенное к нему ее лицо.

Колокольчик звякнул. «Господи, Господи!..» — проговорила Надя. Колокольчик снова зазвенел, это Альфред успел выбежать и вернуться с бутылкой вина и какой-то благоухающей снедью из соседнего ресторана, втроем они уселись за столик прямо посредине зала и устроили небольшое пиршество. Альфред вскакивал то и дело, чтобы еще и еще увидеть картину.

— Бесподобно, маэстро! — повторял он. — Шедевр! И вам не жалко ее продавать?

— Я, дорогой мой, профессионал. Матерый, — отвечал не без рисовки Адам. — От дилетанта профессионал тем и отличается, что ему не жалко продавать.

— О! Это афоризм! — подхватил Альфред.

— Ну что ж, запиши, — небрежно кивнул Адам. — Потом опубликуешь. «Философия искусства Адама Авири». Гонорар пополам. Но если говорить серьезно…

Он повернулся к Наде.

— Картина, ваша. Я вам ее подарил. Она, конечно, стоит немалых денег. Мы ее продадим, а чек будет на ваше имя.

— Нет, — сказала Надя. — Нет и нет!

Она встала с кресла, подошла к картине. Адам и Альфред издали смотрели на нее.

— Нет, — повторила она еще раз, стоя там, перед своим портретом. — Не нужно отдавать в чужие руки. Я…

Она вернулась к ним и села, чуть покусывая нижнюю губу.

— Спасибо, Адам. — Он отметил, что впервые услыхал свое имя из уст Нади. — Я должна отказаться. Но я прошу вас: не продавайте, понимаете?

Она заговорила с неожиданной страстностью, зрачки ее чуть расширились, голос зазвучал убеждающе и с явной тревогой.

— Такие вещи нельзя продавать, вы представляете себе, мне придется изо дня в день, годами находиться где-то в незнакомом мне доме, у чужих людей, может быть, недобрых, — я же не знаю. Почувствую тоску, представьте, мне будет не по себе, и это все из-за того, что картина у них, это будет ужасно!

— У кого — у них? — оторопело спросил Адам. Он ничего не мог понять.

— У этих людей; у