Книга Истмена поставила Льва Давидовича в весьма неловкое положение. С одной стороны, он разделял многие из оценок американца, которому сам рассказал немало из того, что в книге было изложено. С другой стороны, он вынужден был соблюдать солидарность с руководством, в которое еще формально входил. Идти на развязывание открытой борьбы в условиях явно неблагоприятной для него расстановки сил он не был готов. Результатом явился целый тур новых уступок и унижений, на которые Лев Давидович пошел во имя сохранения непрочного перемирия с руководством.

Летом 1925 года Сталин занялся разоблачением Троцкого в связи с «завещанием» Ленина и решил использовать для этого появление книги Истмена. Сталин прилагал усилия, чтобы заставить Троцкого обрушиться на Истмена и его книгу с острой критикой. Чуть позже (в конце 1925 года) генсек писал «членам семерки» (именно так были обозначены адресаты, а это означало признание этого фракционного органа): «Меня больше всего интересует то, чтобы определить отношение Троцкого к делу о брошюре Истмена и поставить вопрос об открытом отмежевании Троцкого от Истмена и его «труда». Я думаю, что брошюра написана с ведома (а может быть, даже по директиве) Троцкого».[945]

Преимущество генсека состояло в том, что вопрос о «завещании» оставался в неопределенном состоянии, официально этого термина не существовало, а по поводу ленинского «Письма к съезду» ходили всевозможные версии, распространявшиеся под секретом. Какие слоны вырастают из мух в таких условиях, ясно любому! Сам Истмен не утверждал, что Троцкий передал ему «завещание» Ленина. Он писал, что Троцкий лишь рассказал ему об этом документе.[946] Иначе говоря, и здесь возникала некая устная версия, которой можно было придать самый неблаговидный смысл.

После появления книги Истмена Троцкий проинформировал Политбюро о своих контактах с автором. Он утверждал, что никаких документов Истмену не передавал, но что тот бегло говорит по-русски и у него был широкий круг знакомых среди советских коммунистов.[947]

Прочитав книгу в переводе и распорядившись передать ее экземпляры членам Политбюро,[948] Сталин созвал 18 июня 1925 года расширенное заседание Политбюро, где обрушился на Троцкого, требуя, чтобы тот объявил книгу клеветнической. Решение требовало от Троцкого «решительно отмежеваться от Истмена и выступить в печати с категорическим опровержением».[949] Такой акт был близок к политическому самоубийству. Троцкий пытался сопротивляться. Он написал два письма Сталину, высказав мнение, что надо быть идиотом или преступником, чтобы поднимать шум вокруг этого «документа».[950] В результате Троцкий написал заявление «По поводу книги Истмена «После смерти Ленина»»,[951] сочтенное Сталиным недостаточно жестким. Бухарин, Зиновьев, Рыков и Сталин (именно в таком порядке шли их подписи) послали Троцкому резкое письмо. Оно утеряно, но содержание можно понять по цитатам в других документах и по ответу Троцкого от 27 июня 1925 года. Сталин и его группа требовали, чтобы Троцкий использовал определения «клеветник», «контрреволюционер» и т. п.

Эти определения Троцкий заменил своими. Дескать, книга Истмена «лишена политической ценности», автор подходит к политической жизни в СССР без серьезного критерия, чисто психологически, произведение сооружено им на недостаточном фундаменте. Это были отговорки, которые члены Политбюро сочли недопустимыми.[952]

После долгих и трудных споров Сталин почти полностью добился своей цели.

В журнале «Большевик» была опубликована подборка материалов с предисловием «От редакции», написанным, скорее всего, генсеком.[953] В нем саркастически говорилось о «богатой» политической литературе в стане врагов революции, которую породила дискуссия о троцкизме (так теперь трактовалось то, что еще совсем недавно скромно именовалось «литературной дискуссией»!). Далее следовали заявление Троцкого «По поводу книги Истмена «После смерти Ленина»»[954] и письмо Крупской «Издательству «Sunday Worker»».[955] Заявление Троцкого, будучи лишь незначительно сдержаннее предисловия, представляло собой смесь фактов и вымыслов. Троцкий заявлял, что Ленин не писал завещания, пытался убедить, что последние письма Ленина содержали только «советы по организационным вопросам», которые Тринадцатый съезд воспринял с величайшим вниманием и сделал выводы в соответствии с существовавшим положением. В то же время автор давал понять, что его заявление носит вынужденный характер. Он, мол, не собирался ни читать «книжку» Истмена, ни реагировать на нее, но «ближайшие товарищи» сочли, что «мое молчание может оказать косвенную поддцержку книжке, полностью направленной против нашей партии». И далее шли острые высказывания, неискренность которых можно было бы объяснить предыдущей ссылкой на мнение «ближайших товарищей». «Книжка его может сослужить службу только злейшим врагам коммунизма и революции, являясь, таким образом, по объективному своему смыслу, контрреволюционным орудием» — так завершалось это лицемерное заявление. Подобным было и письмо Крупской, объявлявшей книгу Истмена набором сплетен. Появление этих документов было триумфом Сталина, означавшим новое ослабление позиций Троцкого.

В следующие годы Троцкий неоднократно давал понять, что его заявление против книги М. Истмена не носило искреннего характера, хотя прямо никогда этого не произносил. Более того, Троцкий пытался оправдать свое тогдашнее поведение. Находясь в ссылке в Алма-Ате, в ноябре 1928 года он послал письмо некоему Николаю Ивановичу,[956] который спрашивал об Истмене. Троцкий дал высокую оценку журналисту и утверждал, что всем поведением Истмен доказал свое политическое бескорыстие.