Годунов растерянно заморгал, потом свистнул пробегавшемумимо мальчишке с лотком, полным пирогов, швырнул ему копейку и взял два пирогас печенкою, какие сам любил пуще всего на свете. Один протянул девушке, другойзакусил сам – выехал-то на тощее брюхо, не позавтракавши, – и принялся жевать,почти не чувствуя вкуса, больше наблюдая за Анхен, которая ела жадно и толькочто не мурлыкала от восторга.

Зря она так на своих хозяев… Содержать слуг хорошо – этодело богоугодное, почти как милостыня. Конечно, в старинных книгах благочестивосказано: «Имейте рабы свои, аки братию, и рабыни, аки сестры себе, яко и тесемя Адамле есть», – но ведь в книгах много всяческой чепухи прописано, вовсене обязательной к житейскому исполнению. По большей части прислуга питалась дурно.И даже если хозяин следовал старинным заповедям, то ключники, надзиравшие застолом прислуги, норовили половину выданных им денег сунуть в свой карман. Слугкормили непропеченным хлебом, тухлой рыбою, мясо они видели только по большимпраздникам. Оттого среди оборванцев, шатавшихся бездельно по улицам,братавшихся с нищими и норовивших при ночном случае запустить кистенем всторону богатого прохожего-проезжего, даже поджигавших дома, чтобы при суматохерасхитить чужое добро, можно было частенько обнаружить слуг самых именитыхгоспод. И это у тчивых,[91] тороватых русских. А немцы-то известные скареды,какой с них спрос?

Анхен расправилась с пирогом, но еще глотала слюнку, и Борисс легким сердцем отдал ей недоеденную половину своего. Его поразило и дажесмутило жаркое выражение бесконечной благодарности, сверкнувшее в ее светлых,сейчас затуманенных слезою глазах. Вообще-то он и бродячей собаке не пожалел быкуска, к тому же, на вкус пресыщенного Бориса, уличное печиво было сыровато инедосолено… И тут он вспомнил, как пренебрежительно, почти с отвращением толькочто отозвалась Анхен о людях, пригревших ее после смерти родителей, спасших отголодной смерти, хотя она была чужого-роду племени и их ничто не обязывалосажать себе на шею лишний рот. Ничто, кроме благодарности ее отцу… но как разэто чувство Анхен, похоже, совершенно незнакомо, так что не стоит обольщатьсянасчет нескольких слезинок, выкатившихся из ее хорошеньких глазок.

И вдруг Бориса пронзила мысль, от которой он сразу забыл ипро неблагодарность Анхен, и вообще про все на свете, даже едва не упал с коня.Как же он сразу на обратил внимания на ее слова?! Она сказала: «За меня небосьихний лютеранский Бог не спросит». Ихний лютеранский Бог… Но ведь Бомелий вчерауверял, что девушка переменила веру и даже пользуется любовью и довериемнемецкого пастора!

Анхен между тем прикончила и другой пирог и теперь шнырялавокруг глазами, как бы выискивая, нельзя ли еще чего-нибудь съесть. Но Годуновубыло уже не до богоугодных дел, и он нетерпеливо спросил, вперив испытующийвзгляд в ее разрумянившееся личико:

– Так ты, подруга, какому Богу молишься?

Анхен подняла к нему взгляд, и по ее ярким, словно маковцвет, губам промелькнула снисходительная улыбочка, от которой у Годуноваперехватило дыхание.

Вот же чертовка! Да ведь она словно говорит: «Ну наконец-тосообразил спросить о том, что следовало заметить в первую очередь!» Она нарочноуронила обмолвку о лютеранском Боге и все это время не столько наслаждаласьедой, сколько с нетерпением ждала, когда собеседник заглотнет наживку!

Это поразительно, до чего ясно читались им мысли,кружившиеся в этой рыжеволосой головке. Словно бы они с Анхен беседовали нетолько словами, но и самыми глубинными побуждениями, возникающими в их сердцахи душах. Наверное, такое бывает лишь при страстной взаимной любви… однако никакойлюбви к этому прелестному существу Годунов не чувствовал.

Он вдруг вспомнил странное ощущение – смесь восторга ибрезгливости, – которое испытывал, когда ловил быстролетных стрекоз, сжимал ихшелестящие, словно из прозрачной бумаги, крылышки и наблюдал, как они ворочаютвыпученными зелеными глазищами и беспорядочно шевелят множеством своих лапок.Он подставлял под эти лапки палец и какое-то время терпел чуть уловимые,щекочущие прикосновения, чувствуя, как сжимается от отвращения желудок. Ну а ужкогда стрекозка размыкала безгубые жвалы и начинала хватать его за палец, Борисс отвращением отбрасывал ее наземь и непременно давил ногой.

Нечто подобное – смесь восторга и брезгливости – ониспытывал и к Анхен. И знал, что ей-то уж палец в рот не клади – мгновеннооттяпает, ибо девочка эта, несмотря на свою юность и нежную прелесть… ого-го,та еще оторва!

– Да ты и сам хорош, – вдруг сказала она, лукаво помаваясвоими темными бровями. – Или любишь кого? Или предан кому? Небось идешь пожизни, как по болоту, тычешь туда и сюда слегою, не попадется ли кочка, накоторой можно обосноваться?

Борис тяжело сглотнул.

– Ведьма… – сорвалось с губ, но Анхен не обиделась:

– Не ведьма, а ведьмина дочка. Матушка, беда, рано померла,ничему обучить не успела, однако кое-что я все же помню. Как-то раз она на менябобы разводила и нагадала: царицею стану. Государыней.

Годунов хмыкнул. Ну как же! Сразу и государыней! С тех пор,как по русским землям прошел слух, будто Анастасии Романовне была некогдапредсказана преподобным Геннадием ее царственная участь, все мамаши только изнали, что искали для своих толстомясых дочек таких вот гадальщиков игадальщиц, которые бы навевали им сладкие сны о будущем.

– А ты и поверила? – бросил пренебрежительно. – Мне вон тожеодна бабка посулила, что я на престол воссяду, так я…

– Ты тоже поверил, – убежденно кивнула Анхен. – И правильносделал. Быть тебе на престоле, даже не сомневайся.

– И мне, и тебе? – развеселился Годунов. – Вот так диво! Аведь мы с тобой только что пироги с уличного лотка ели. Разве такое царямбудущим пристало?

– С этих пор, знать, пристанет, – с тем же убеждениемпроизнесла Анхен. – Но полно пустое болтать, сударь. Это тебе делать нечего, аменя, коли задержусь, хозяйка поедом съест. Говори, зачем хотел меня видеть?

– С чего ты взяла? – опешил Борис.

– Ну, а с какой еще радости тебе, господину, на базарприезжать, как не затем, чтобы меня встретить? Я же вчера не сразу ушла, ещемалость под дверью постояла и слышала, как герр Бомелий сказывал тебе, я-дечасто на рынок хаживаю. Только там ты и мог меня сыскать, не идти ж тебе вБолвановку в самом-то деле, чтобы со мной побеседовать!

Годунов почти жалобно смотрел на это существо, которое вочередной раз поставило его в тупик. Но еще продолжал сопротивляться, приниматьнадменный вид и спрашивать через губу: