— Ото, какая! — усмехнулся Василий, подмигивая красавице, иона тотчас словно бы впилась в его глаза своими матово-черными очами, повелаплечом — и легкая ткань соскользнула, обнажив манящие округлости грудей…

— А, баядерка, — пренебрежительно оглянулся Реджинальд. —Нет, это не первый сорт. Поехали дальше.

— Да ты стал настоящим купцом! — хохотнул Василий. — Непервый сорт? А на мой вкус, очень хороша…

— Да забудь ты о ней! — отмахнулся Реджинальд. — Погляди-калучше сюда, вот на этого буни!

Буни — это змеечарователи. С целыми десятками кобр, фурзенови гадюк вокруг пояса, шеи, рук и ног, они являлись достойными моделями дляхудожника, который пожелал бы изобразить фурию мужского пола.

Особенно отличался меж ними один колдун, который обвил себеголову кобрами, как чалмой. Раздув капюшоны, подняв свои зеленые листообразныеголовы, кобры безостановочно шипели, быстро высовывая маленькие жала, сверкаязлыми глазками на всех проходящих. Их шипение напоминало тяжелое дыханиеумирающего и было слышно не менее чем за сто шагов.

Ничего подобного видеть Василию в Калькутте не приходилось.Да и то сказать: в стены Азиатского общества, где он проводил почти все время,змеечарователи не допускаются! Поэтому Василий был изумлен редкостным зрелищеми осадил коня, а потом и вовсе спешился, желая получше разглядеть джадугара,по-здешнему — колдуна. Реджинальд, позевывая и с неохотою, ибо всякого такогоон уже преизрядно навидался, все же последовал его примеру.

Зачуяв такой интерес к" своей персоне, буни решилпоказать свое древнее искусство во всем блеске.

Вынув непременную принадлежность всякого змеечарователя —дудочку-вагуду, он сперва погрузил всех своих кобр, фурзенов и гадюк в сон.Наигрываемая им мелодия, тихая и медлительная, едва не зачаровала и Василия сРеджинальдом: по крайней мере их вдруг стало клонить в сон безо всякой видимойпричины.

Тогда буни дал им какой-то травы и велел крепко натеретьвиски и веки. Сонливость, слава богу, отошла.

— Ишь ты, Орфей! — пробормотал Василий, наконец-тосправившись с судорожным зевком. — Только тот камни заставлял плакать, а уэтого змеи окаменели.

Неведомо, понял ли чарователь сей комплимент, однако онвынул из грязного мешка что-то вроде круглого камешка, похожего на рыбий глазили белый оникс с крапинкою посредине, и принялся уверять, что это — волшебныйталисман, который «очарует» какую угодно кобру (на других змей камень недействует), мигом парализуя и, наконец, усыпляя ее. К тому же это былоединственное, по его словам, спасение против укушения кобры: следовало тольконемедленно приложить талисман к ране, к которой он тут же пристанет так крепко,что его нельзя будет оторвать; затем, высосав весь яд, камень отпадет самсобою, и тогда минует всякая опасность.

Василий и Реджинальд переглянулись, причем англичанин такзначительно подмигнул, что это не укрылось от внимания буни. Вскипев, онпоклялся богами и Солнечной, и Лунной династии [9], что надменные сагибы скорораскаются в своей недоверчивости, и принялся дразнить змей.

Выбрав громадную кобру футов в восемь длиной, он довел ее добешенства; обвив хвостом пенек, возле которого обосновался со всем своимсерпентарием змеечарователь, кобра начала страшно шипеть, вернее, хрипеть.Яростное дыхание раздувало ее тело, как грудь у человека. Первые восемь пар ееребер раздвинулись, шея стала похожа на диск. При этом на спине явственнопроступил рисунок в виде двух колец, соединенных перемычкой в форме буквы V.Качаясь из стороны в сторону, словно побег некоего зловещего растения, кобранаконец вцепилась своему хозяину в неосторожно (а скорее намеренно)выставленный палец, на котором тотчас выступило несколько капель крови.

У толпы зрителей вырвался единодушный вздох ужаса, а Василийвыкрикнул, чтобы змеечародей немедленно надрезал место укуса прокаленным наогне лезвием и отсосал кровь. Однако тот не торопясь приклеил к пальцу свойгрязноватый камушек, который пристал, будто пиявка, а через малое время самсобой отвалился, так что на пальце остался лишь красноватый легкий след укола.

— Иди ты!.. — восхищенно, недоверчиво пробормотал Василий,хватая буни за палец и крутя так и этак, словно вознамерился вывернуть всюкисть. — Вот же чертов колдун! Силен, а, Реджинальд?

— Фарс! — громко, презрительно изрек его Друг. — У змеимешок с ядом вырезан, это просто фарс!

Эту английскую высокомерную речь змеечарователь понял поскепсису, так и лившемуся из глаз рыжеватого сагиба. Что-то возмущеннопромычав, он, после небольшого состязания в ловкости, поймал кобру за шею однойрукой, а другой всунул ей в рот маленькую палочку, установив ее между двумячелюстями так, что они оставались разверстыми; затем он подсунул змею к обоимсагибам поочередно, указывая на убийственную железку с ядом.

Василий так и передернулся от отвращения, взглянув на кривыезмеиные зубы, напоенные смертью, однако Реджинальд остался непоколебим:

— Мешок там, а яду, может быть, и нет, почем мы знаем?

И снова лингвистическое чутье «колдуна» выказало егоистинным полиглотом. Он сделал несколько весьма недвусмысленных жестов, изкоторых только круглый дурак не уразумел бы, что он предлагает двум европейцамвместе или поодиночке попробовать на себе действие яда, которого якобы нет, азатем волшебного камушка.

Реджинальд поджал губы, смерив дерзеца таким уничтожающимвзором, что тот ощутил себя даже не шудрой, каким был по происхождению, ачем-то еще более низменным, чем даже пария, и почти не заслуживающим права нажизнь.

Тем временем Василий, который не отрывал взора отнеподвижных, стеклянных глаз змеи, вдруг встрепенулся и двинулся вперед,засучивая рукав легкого светло-серого сюртука, одолженного ему Реджинальдом.

Однако он не успел сделать и шагу, как был отшвырнут напорядочное расстояние англичанином, после чего понял, что мышцам Реджинальдаеще далеко до состояния порриджа.