Несколько человек пассажиров и матросов потонуло; однакоВасилию вместе с тремя товарищами по несчастью удалось взобраться в небольшуюлодку, привязанную к судну, и спастись… хоть долгих десять дней это спасениеказалось им невероятным. Кое-какой припас на самый непредвиденный случай влодке был; увы, сухари скоро кончились, и перед незадачливыми мореплавателямимаячил уже призрак смертоубийственной жажды, когда им удалось добраться допустынного берега.

Но еще не менее недели коренья и травы составлялиединственную пищу спасшихся. Благо корневища лотоса, найденного в небольшомозерке, оказались вполне съедобны. От спутников своих Василий (он уже несколькоусовершенствовался в языке) узнал, что они называются хазан. Вкус этого хазана,когда он сварен, напоминает вкус брюквы. Его едят также поджаренным илипеченным на угольях, а кроме того, из корневищ делают что-то вроде муки,которую всыпают в похлебку, чтобы сделать ее повкуснее и погуще. Зерна лотосаедят засахаренными, варенными в меду, или делают из них муку, вполне пригоднуюдля всякого рода печений. Осенью, когда прекращается цветение прекрасноголотоса, его молодые побеги нарезают и едят вареными, как спаржу.

Увы! Все эти полезные сведения так и остались для Василияотвлеченной этнографией, ибо взять огня, чтобы сварить корневища и побеги,испечь хлеб из молотых лотосовых зерен, измученным путешественникам былорешительно негде.

Природа морского побережья со всеми ее красотами была мертвадля них. Никакие величественные виды, никакие хоры птиц и забавные ужимкиобезьян, подбиравшихся почти вплотную к людям, не могли истребить в душесвященного, первобытного трепета перед непроницаемой зеленой стеною джунглей, откудапочти беспрестанно, а ночью вдвое, втрое сильнее доносился звериный рев.

Путники добрались до устья какой-то реки, впадающей в океан,и продолжили путь по ее берегам, надеясь на встречу с человеческим жильем,однако здесь их подстерегала новая смерть — крокодилы.

Словом, они были на грани отчаяния, когда однажды ночьюувидели неподалеку свет. Кинулись туда, подобно обезумевшим мотылькам, — иобнаружили рыбака, который приманивал огнем рыбу.

Узрев полуживых, ободранных бродяг, навалившихся на него изтьмы, рыбак сначала принял их за ужасных чудовищ — ракшасов и даже пустилсянаутек, однако сердце у него оказалось доброе и отозвалось на жалостные мольбы,расточаемые в четыре голоса. Он отвез страдальцев в рыбачью деревню, чтобы онипришли в себя, прежде чем пуститься в дальнейший путь в Беназир.

— Похоже, твоя память пряталась на дне этого блюда! —усмехнулся Реджинальд, поглядывая туда, где полчаса назад возвышалась огромнаягора риса. — Ты прекрасно все вспомнил!

— Это что, карри? — спросил Василий, запивая водой остроерагу, которому он тоже отдал должное. — Оно не похоже на то, которое я ел вКалькутте.

— Да, в Беназире особенное карри. Обычно варят куски птицы смаслом, стручковым или красным перцем, зеленым анисом и небольшим количествомшафрана, чеснока и лука. Здесь же в карри добавляют еще и самую малостьживотного мяса.

— Мяса?! — с выражением священного ужаса переспросилВасилий, кое-что уже успевший узнать об обычаях индусов. — Надеюсь, это неговядина?!

— Нет, поскольку для потомков Брамы сие смертный грех, —подмигнул Реджинальд. — И не свинина, которую на дух не переносят поклонникиАллаха. Это молодой барашек… и ты совершенно напрасно запиваешь его холоднойводой. Отведай-ка вина. Французское! — с презрением пояснил хозяин. — Однаконедурное. Правда, говорят, что выделывают эти вина на мысе Доброй Надежды, а нево Франции, ну да это даже к лучшему.

Однако здешний климат скоро портит тонкие вина, а вдобавокнасекомые точат пробки. Вообрази себе, они точат даже сигары! Особеннобесчинствуют муравьи!

Сэр Реджинальд болтал, изображал возмущение, смеялся, однакоглаза его пристально следили за гостем.

Какой у него отрешенный взгляд… Конечно, пережить такоеужасное приключение, и где? Почти рядом с суйей, когда цель путешествия быладостигнута! Но, с другой стороны, философски рассудил Реджинальд, человекдолжен понимать, что с ним может случиться всякая беда, если он едет в такиедиковинные края!

Что произошло с Бэзилом? Он смеялся, глядя в лицо смерти наполе боя! Не мог же он так измениться после нескольких дней голодовки, подумалРеджинальд с апломбом человека, которому никогда не приходилось растягиватьломоть хлеба на три дня.

— Жаль, что у меня не такие длинные уши, как у зайца, —вдруг усмехнулся Василий. — Не то меня можно было бы очень просто оттащить отстола. Извини, Реджинальд. Это, наверное, выглядит устрашающе, но…

Я уж и не знаю, когда ел в последний раз.

— Что же, эти добрые, как ты говоришь, люди в рыбачьейдеревне не дали вам ничего в дорогу? — недоверчиво спросил Реджинальд — и дажепохолодел, такими растерянными, пустыми сделались вдруг глаза его друга.

— Этого я не помню. Веришь ли, я не помню ничего с тойминуты, как нас накормили во дворе дома старосты этой деревни и указали, вкакие хижины идти ночевать.

По пути меня догнал какой-то человек и, бесконечно кланяясь,сказал: мол, староста передумал и мне назначено идти в другой дом, который онсейчас и укажет.

Мне было все равно. Я повернул за ним, мы вышли на берегреки. Помню, солнце садилось, небо было алое, золотое… Я приостановилсяполюбоваться на закат, а мой провожатый сказал: «Скоро полнолуние, небо будетчистым…» Потом кто-то положил мне руку на плечо — и все. И все, ты понимаешь? Уменя как бы помутилось в глазах, а когда прояснилось, я увидел себя стоящимчуть не по колени в Ганге, а рядом был этот благословенный разносчик, нечаянноокативший меня ледяной водой из всех своих кружек. Где мои спутники?

Где я был все это время, как добрался до Беназира, кто мнедал те экзотические лохмотья, в которых я предстал перед тобой, — этого я непомню. Совершенно не помню!

— Ну-ну, Бэзил! — Рыжий англичанин бодро хлопнул его поплечу. — Ты отъешься, отоспишься, отдохнешь — и память вернется к тебе, уверяю!Крепко же тебе досталось, дружище! А не стукнул ли кто-нибудь из этих дикарейтебя, скажем, по голове?

Василий с комическими ужимками ощупал свою светло-русуюголову.

— Да нет, вроде не нахожу ни вмятин, ни шишек, — сообщил онвесело, однако в глазах его не отразилась улыбка. — Но странно… может быть, тыи прав, потому что стоит мне напрячь память, как у меня в мозгу словно быразливается серебряный свет — такой, знаешь, блеклый, бледный, лунный…