– И что я Фоксяре скажу? – произнес он вслух.

Опустился на четвереньки и заглянул под ванну, хотя туда невсякий кот сумеет протиснуться. Я выдвинулся до половины, взял ломик в оберуки и с размаха ударил по затылку. Ладони слегка тряхнуло, раздался треск,словно раскололся большой глиняный горшок. Руки бандита подломились, он беззвука распластался на полу. Из расколотого черепа потекла густая темно-краснаякровь.

Меня затрясло, никак не думал, что расколю с такойлегкостью, я вообще-то хотел только оглушить, бросил ломик, выбрался из стены.Шатало, едва успел переступить быстро растекающуюся лужицу крови. Одеждуухватил на бегу, оделся уже в прихожей. Трясет все сильнее, зубы стучат, как отсильнейшего холода.

Внезапно захотелось есть, ухватил со стола кусок сыра исожрал, как голодная мышь. Чуть отлегло, на глаза попались мои банки спротеином, я поспешно сложил все обратно, убрал накладную с корявой подписьюстаршего. Двигался суетливо, но осторожно, ни к чему стараясь не прикасаться,вдруг из милиции приедут такие продвинутые, что умеют даже отпечатки пальцевснимать. С огромным сожалением посмотрел на пистолеты. Жуть как хочетсявзять, у мужчин в крови тяга к оружию, но вдруг да по дороге домой встретят дляпроверки документов? Вроде бы не похож на кавказца, но с другой стороны –лезгины и кумыки в основном блондины…

Заглянул в ящик стола, застыл. Оскорбительно для долларов,чисто по-русски, пачки зеленых перехвачены аптечной резинкой. Я не знаю,сколько в такой пачке, никогда не видел столько денег, но это много, чудовищномного…

Такой шанс выпадает раз в жизни. Второй раз не постучится,это всякие напасти колотятся в двери и окна с утра до вечера ежедневно и вседвадцать четыре часа в сутки.

Я запихнул пачки в рюкзак, платком вытер дверную ручкуи все поверхности, которых касался, прихватил сумку, которую упаковал Хорек, итоже забросил в рюкзак.

За окном машина сорвалась с места и на скорости понеслась поузкой дорожке между домов в сторону широкой улицы. Я поспешно вышел,квартирная дверь захлопнулась со щелчком, я вызвал лифт и поспешно вошел вкабинку. Время рабочее, никто не подсел по дороге, а из дома я вышел, привычносгорбившись и пряча лицо.

Когда я сворачивал за угол к метро, к дому на большойскорости подлетели две машины с затемненными стеклами. Из одной сразу вышличетверо крепких ребят и бросились к подъезду. Из второй машины никто не высунулноса, хотя мне чудилось, что там тоже не меньше четверых бугаев.

Я еще больше сгорбился, впереди показалсяприближающийся троллейбус, сразу несколько человек ускорили шаг, а двоепустились вприпрыжку. Побежал и я, а когда троллейбус остановился, я нагловтиснулся в салон в числе первых, хотя обычно пропускаю стариков и женщин, нуне может сын учительницы иначе.

Дрожащими руками, не попадая ключом в дырочку двери своейквартиры, отворил кое-как, ввалился в прихожую.

– Мама, ты дома?

Заглянул во все комнаты и кухню, пусто. Ноги подкосились, яедва дотащился до дивана и рухнул. Крупная дрожь начала бить с головы до ног.В троллейбусе и в метро как-то держался, вокруг люди, но сейчас чуть невизжу: я же убил человека, я же в самом деле хотел только оглушить, но впервыевот так человека, паника ударила моими руками изо всех сил…

Зажмуривался, но этот момент, когда толстый металлическийстержень с силой бьет по лысой голове, запечатлелся, как на кинопленке, ипроигрывается раз за разом. И нельзя дэлэйтнуть или эразить, можнонадеяться только, что со временем запортится, потускнеют краски, перестанетволновать… вот так, как сейчас.

Перед приходом мамы наконец-то раскрыл рюкзак, банки соспортивными добавками пораспихивал так, чтобы не спросила, почему сразу столькои откуда на них деньги взял. А вот доллары перекладывал с места на место,торопился, любая щель кажется ненадежной. Не под матрасом же прятать, маманачнет перестилать, сразу наткнется…

Одну пачку пересчитал, десять тысяч долларов. А такихпачек тридцать штук. С ума сойти, да я прибавку в полсотни зеленых жду какне знаю какого счастья, уже придумал, на что буду тратить, а здесь…

В прихожей прозвенел звонок, я прибежал, посмотрел вглазок, мама улыбнулась и кивнула, одобряя, что не открываю кому попало, а тоходят тут всякие, среди них могут быть и грабители. Я повернул защелку,дверь открылась.

Мама внимательно посмотрела на мое лицо и влажные волосы.

– Умылся? Хорошо, а то стал забывать… Приходишь сулицы – надо обязательно мыть руки.

– Да, мама, – ответил я послушно. Она в удивлениивскинула брови, не ослышалась ли. Вообще-то я никогда не хамлю маме, как почтипринято у многих, но и особого рвения не выказываю в обязательных ритуалах, както чистить зубы на ночь, кому мне во сне улыбаться, или непременно мыть руки втуалете, будто только что держался за невыразимо смрадную мерзость, а не за то,что теперь называют мужским достоинством ввиду потери настоящего мужскогодостоинства.

Она ушла мыть руки и готовить ужин, через десять минутзаглянула ко мне. Лицо взволнованное, в глазах тревога, что только усиливаетсяс каждым годом.

Я сидел перед компьютером, мама деликатно зашла сдругой стороны, чтобы не видеть, что у меня на экране.

– Почему с работы так рано? – спросила она стревогой. – Вашу фирму закрыли?

– Все в порядке, – ответил я с натужнымоптимизмом. – Меня перевели на работу еще выше! Теперь обрабатываю заказы.Видишь, новый файл открыл…

Она даже не посмотрела на комп, для нее это непонятноечудище, и ко всем, кто работает, а не играет, испытывает огромное уважение.

– А платить будут?

Не спросила, будут ли платить вообще, деликатная, щадит менязаранее, я заверил с еще большим оптимизмом:

– Вдвое больше!

Она не поверила, покачала головой:

– Что, вот так будешь сидеть дома, а тебе еще и платитьбудут?

– Мама, я не просто сидеть буду, а работать!

– Дома?

– Мама, сейчас только токари работают стоя, апрограммисты – сидя. Наша работа ценится.

– А отвозить как?

– По емэйлу, – объяснил. – На Западе некоторыефирмы вообще не видят своих работников годами. Это очень прогрессивно.

– Что ж тут прогрессивного?

– Никакой дискриминации, – объяснил я. – Хозяиндаже не знает, белый или негр на него пашет. И к женщинам под юбку незалезешь. По Интернету это как-то еще не получается, хотя научная мысль в этомнаправлении работает с ужасающей силой.

Она поморщилась.

– Какие гадости говоришь… Но если все так, то… ты уж держисьза эту работу.