Шрифт:
Интервал:
Закладка:
За прошедшие после первой встречи пятнадцать лет мы успели не просто пожить вместе, но однажды не расставались ни на день больше двенадцати месяцев подряд, за минусом двух недель. Мы вместе жили в университете, ездили домой, на каникулы, ходили на вечеринки, спали на односпальных кроватях, вместе отправлялись за город на пикники, ходили в прачечную, покупали еду – короче, вместе все. Ни до, ни после я не встречала человека, с которым могла бы так счастливо и легко сосуществовать. Несколько лет Элис была так же неотделима от моей жизни, как мои собственные дыхание и кровь.
Так что в тот день, когда подруга сказала о ребенке, честно признаюсь, я восприняла это так же, как любая крестьянка XIV века весть о «черной смерти». Я зарыдала. Я задрала ее блузку, чтобы взглянуть на кожу. Спросила, как это случилось, хотя уже как минимум десять лет знала о мужской сперме все и еще немного. Я почувствовала, как запаниковала. Внезапно даже случилось видение: я, шестнадцатилетняя, лежу в саду, повторяя материал к экзамену по психологии вместе с Элис, одновременно слушая Марвина Гейла… И поняла, что всему пришел конец. Под мышками стало скользко от пота. Хотелось поднять подругу на руках к небу и завопить в ее честь. Хотелось, чтобы она снова стала небеременной. Хотелось тоже забеременеть. Хотелось сцедить кровь из вен и начать жизнь заново. Мы стояли на тротуаре перед баром. Я собиралась на станцию, обратно в Лондон, к дописыванию заказной статьи в пять утра, в офис на работу, к пустой постели и гудящему ноутбуку, к моей косой-кривой жизни. Она собиралась домой, к мужу, к своей комнате на чердаке, к таблеткам фолиевой кислоты и картофелю, запеченному в духовке.
– Когда мы свидимся в следующий раз, ты будешь чьей-то матерью, – произнесла я, и каждое слово цеплялось за зубы, словно нитка за гвоздь.
И не важно, что я в корне неправа, похоже, спутав ее положение с беременностью песчанки (нам предстояло снова увидеться недели через три), словно она уже была на пути к тому, чтобы стать чьей-то матерью. Поскольку все только начиналось, она еще могла трагически потерять малыша. В тот момент я мысленно прощалась с подругой, с прежними отношениями и с целой эпохой. Вместо того чтобы пойти на станцию, я побежала к дому другой подруги, женщины, которая, насколько я понимала, уже все знала.
Едва открыв дверь, она спросила:
– Рассказала, да?
Сидя на ее маленькой террасе с видом на крыши Роско-стрит и башню Радио-Сити, я выкурила до фильтра пять сигарет, крутя в пальцах листики комнатных растений и спрашивая снова и снова, что это означает.
– У меня странное ощущение, – призналась я, прислоняясь к плечу подруги. – Будто она больше не наша.
Подруга, разумеется, понимала, о чем речь. Мы обе в разные периоды жили с Элис, переживали с ней самые счастливые домашние моменты, считали ее кем-то ближе, чем родственница. А теперь она чья-то чужая жена, готовилась стать чьей-то матерью. В иерархии ее привязанностей отныне всегда будут как минимум два человека выше. Какое-то на редкость удачливое сердцебиение, почти-человеческое существо, живущее в утробе, получит лучшую мать, какую я могла представить. Я ревновала Элис к ее ребенку и завидовала, что он у нее будет. Мне стало грустно оттого, что веселые деньки закончились.
И вдруг я осознала, насколько сильно хочу иметь то, что есть у нее. Я хотела, чтобы тотальное выражение чьей-то любви и преданности закрепилось в моем теле и создало нечто невероятное. Если Элис стала членом этого клуба, я жаждала в него вступить.
Но помимо этого хотела еще один день с ней, чтобы мы пили вино и курили, глядя с балкона на город, сплетая одним нам понятные шутки из жаркого воздуха и намеков, открытые сердцем, доступные и безответственные. Я хотела получить назад подругу; и еще не осознала, что она уходит.
Массовая культура и общество внушают женщинам, будто беременность должна быть источником счастья.
Когда подруга сообщает об этом событии, нам положено раздуваться от гордости и радостного возбуждения. Положено немедленно хвататься за вязание, устраивать вечеринки в честь будущей мамы и, разумеется, бегать по магазинам. И все же спросите любую настоящую, живую женщину, как она отреагировала, когда одна из ближайших подруг впервые призналась в беременности, – и вам станет совершенно ясно: это заявление в действительности является фокальной точкой паники, ностальгии, скорби, жажды, неуверенности и растерянности. Разумеется, можно радоваться за нее. Или в основном радоваться. Но невозможно вообразить, чтобы такая титаническая перемена в жизни любимого человека не оказала хотя бы какого-то воздействия на то, как вы ощущаете себя в этом мире.
«У меня тут же возникло ощущение, будто я пропустила лекцию для взрослых и бесцельно мотаюсь по жизни, – написала мне одна женщина в Twitter. – В ту субботу я пошла и набила первую татуировку, поскольку казалось, что, если я не принадлежу к числу замужних и «детных», то должна как-то показать, что я дикая и свободная».
Другая призналась: «Я залезла в свой одежный шкаф, захлопнула дверцу и рыдала в темноте» – после того как через два с половиной года стараний забеременеть узнала, что у ее подруги будет ребенок.
«Я искренне счастлива за подруг, особенно за тех, кто долгие годы боролся с трудностями, – добавила третья. – Но это не мешает печалиться из-за того, что я становлюсь этаким странным Питером Пэном, продолжая ходить на концерты и ездить в отпуск, и у меня уже не так много общего с женщинами из нашей компании. А еще помню вечер, когда услышала новость от подруги, взбесилась и устроила скандал бойфренду – мол, все двигаются вперед по жизни, а он не дает мне этого сделать. Хотя он был ни в чем не виноват и мы оба решили, что дети – это не для нас».
Узнав о беременности Элис, я приехала домой и около часа выла