Уговорить Анук сделать то, чего она делать не хочет, –гиблое дело. Но как объяснить это Мари-Кристин?

– Вряд ли она примет во внимание мои доводы, если уж неприняла твои…

– Расскажи мне о ней.

Рассказать об Анук невозможно. Так же невозможно, какобъяснить возникновение стрекоз, айвы и болиголова в моей прихожей. Так женевозможно, как понять, почему неуловимо изменился дурацкий плакат Ронни Бэрда.Впрочем, теперь он вовсе не кажется дурацким. Вместо полуфотографической хрени(кровавый обрезок луны и два енота в бейсболках, устроившихся на крышенебоскреба) на плакате красуется совсем другая картина. Картина стилизована подобложку старинной книги, и я могу поручиться, что это – не глуховато-серый«Ключ к герметической философии». Напротив: основной тон дышит пурпуром, покоторому разбросаны цветы с широкими стрельчатыми лепестками – то ли ирисы, толи водяные лилии. А сквозь лепестки проступает женское лицо. Нет, это не лицоАнук. В нем нет сходства и с лицами девушек из моего кошмара. Это лицо можетпринадлежать кому угодно, даже мужчине (если ему когда-нибудь придет в головувозомнить себя богом). Лицо изъедено ржавчиной, особенно заметной на скулах, истянуто железными обручами. Широкие клепанные полоски проходят по лбу, щекам иподбородку: без этого каркаса, без этой клетки лицо наверняка распалось бы натысячу лиц. Но оно не распадается, к тому же снизу его подпирают кольяготического шрифта. Надпись почти не читается, но то, что удается разобрать… Яявственно вижу две первые буквы – «А» и «R». Одну в середине – «О». Ипредпоследнюю – «D».

– Интересный все-таки художник этот Ронни Бэрд, –говорю я Мари-Кристин, не отрывая взгляда от плаката.

– Господи, ты о чем?– Мари-Кристин машинальноповорачивает голову к двери.

– И картина интересная, – продолжаю я гнутьсвое. – Ты видела ее на последней выставке?

– Какая картина?

– Та, что на плакате.

Теперь и Мари-Кристин – окруженная стрекозами Мари-Кристин –внимательно рассматривает плакат.

– Странно… Что-то я ее не помню. Гамма, как уРембрандта, но по стилю скорее Ван Эйк… Странно, очень странно… И цветочныйрисунок хорош…

– Цветочный?..

– Ну да… А до чего выразительно, Мариуччиа Манделли[4] сдохла бы от зависти!Как только эта вещь прошла мимо меня? Я ведьхорошо знаю все работы Ронни…

Я слушаю Мари-Кристин, затаив дыхание. Выходит, я вовсе несумасшедший, и она видит то же, что и я. Пусть не все, но видит!

– Водяные лилии, правда? – уточняю я.

– Нет, скорее ирисы, – Мари-Кристинщурится. – Некрупные ирисы, совсем юные… Никакого намека на разнузданнуюсексуальность, обычно ирисы всегда тащат за собой бесстыдство… А эти –девственны. Никогда не видела ничего подобного.

– По-моему, это все-таки водяные лилии…

– Ирисы, – продолжает настаивать на своемМари-Кристин. – Ирисы, не спорь. И вообще, мы отвлеклись от темы. Анук –твоя младшая сестра?

Младшая, Анук умерла бы со смеху! Но рассказывать о нашемсовместном пребывании в чреве шестнадцатилетней девчонки – вот так, походя, подрассеянный аккомпанемент водяных лилий… черт с ними, ирисов… на такой подвиг яне способен.

– Угу. Младшая…

– Ты врешь, – Мари-Кристин пристально смотрит наменя. – Ты врешь, как и всякий южанин. Она тебе не сестра. Впрочем, этотвое личное дело. А я должна получить это лицо. Уговори ее, Гай.

– Я постараюсь. – Вот теперь я действительно вру.Как и всякий южанин. Мне просто хочется побыстрее избавиться от Мари-Кристин.

– Обещай ей что угодно. – Прежде чем взяться заручку двери, Мари-Кристин целует меня. Холодными бесстрастными губами вхолодную бесстрастную щеку: мы слишком увлечены Анук, чтобы тратить энергиюдруг на друга.

– «Что у годно» – это что?

– Это – что угодно. Деньги, карьеру, посещениеДиснейленда, романтическое свидание с Михаэлем Шумахером. Уик-энд с ОззиОсборном. Или ночь с Томом Крузом… Что угодно, Гай.

Интересно, любит ли Анук Тома Круза? И подозревает ли вообщео существовании этого леденцового петуха на плохо оструганной голливудскойпалочке?.. Боюсь, что нет…

– Хорошо.

– И вот еще что. Пригласи ее завтра на ужин. Вдвоем намудастся обработать ее быстрее.

Завтра.

В контексте Анук – это не более чем неудачная шутка. У менябыло восемь лет, чтобы подумать об Анук, чтобы попытаться понять ее. Скореевсего, она и сама не знает, где окажется завтра.

– Хорошо, – почти рычу я. Мне надоело возиться сМари-Кристин. – Приглашу. «Ле Режанс», как обычно?

– Пожалуй… В шесть. И постарайся привести ее, Ги…

С трудом выпихнув Мари-Кристин из квартиры и захлопнувдверь, я прислушиваюсь к шагам на лестнице. Полная тишина. Очевидно, мояжелезобетонная преуспевающая модельерша застряла между этажами. И устроилась наступеньках, как девчонка: я даже вижу, как она подтягивает воображаемые гольфыи закусывает нижнюю губу. Ну да, Анук еще нужно переварить, и не всякий желудокс этим справится. Впрочем, Мари-Кристин больше не интересует меня.

Стрекоз в прихожей стало гораздо больше, а к болиголову увешалки присоединились виноградные лозы, растущие прямо из стен. И, возвращаясьна кухню, я едва не наступаю ногой на черную саламандру. Еще одно свидетельствотого, что Анук – подумать только, Анук!– обосновалась в моем доме.

Она по-прежнему сидит у стены и по-прежнему не проявляет комне никакого интереса.

– Поужинаем завтра с Мари-Кристин? – преувеличеннободрым голосом говорю я. – Ты приглашена.

– Не думаю, что это хорошая идея…

– Почему же? Ужин тебя ни к чему не обяжет. И потом…«Sauvat & Moustaki» – преуспевающая фирма. Я бы на твоем месте…

Закончить фразу мне не удается: Анук начинает хохотать.

– На моем месте? Хотела бы я посмотреть на тебя… намоем месте. – Хохот обрывается так же внезапно, как и начался. – Тыбы и суток не протянул. Ладно, тема закрыта.

– Но почему…

– Я же сказала – тема закрыта. Хватит с нас того, чтоты угнездился там в качестве плечиков для пиджака. И подтяжек для брюк. Тызанимаешься не тем, чем должен бы заниматься, Гай.

Это совсем не новость: большинство людей занимаются не тем,чем должны бы, и чувствуют себя прекрасно. Я – не исключение. Вернее, я не былим до сегодняшнего дня.

– Интересно, и чем же я, по-твоему, должен заниматься?

– Это твоя жизнь. Мяв нее не лезу. Сам решай,

Легко сказать – решай. Ничего особенного решать мне нехочется, напротив, мне хочется смотреть на Анук. При этом странное ощущение непокидает меня: Анук оказалась точно такой же, какой я представлял еесебе, – и совсем другой. Раньше я был почти уверен, что Анук сопровождаетцелая свора запахов – самых экзотических; теперь же я понял, что сама Анук иесть запах. Праматерь всех запахов, которые существуют в природе, их основа.