идрисидской империи». Идрису все же удалось объединить под единой мусульманской властью ряд берберских племен, до тех пор не связанных между собой.

Упадок династии. Новое государство было величественным, но непрочным: оно не смогло пережить смерти своего основателя, преждевременно ушедшего из жизни (несчастный случай или убийство?) в 828 году. Старый берберский дух политической разобщенности и местничества не исчез; по совету своей бабушки-берберки Кензы десять сыновей Идриса II разделили наследие отца и тем самым уничтожили плоды его политической деятельности; но в области цивилизации эти плоды не погибли благодаря славе Феса, единственного в Марокко города, достойного в то время этого названия.

Идрисидские княжества кое-как просуществовали до появления Фатимидов (921 год). Затем последние Идрисиды еще некоторое время держались в прилегающих к Танжеру горах, пока кордовские войска не положили конец этой династии в 974 году.

II. Династия Аглабидов

Независимая династия. На другом конце Берберии, в Ифрикии, арабский наместник Заба, Ибрахим ибн аль-Аглаб, основал династию, которая, не порывая с аббасидским халифатом, стала полностью независимой.

Имя династии дал аль-Аглаб ибн Салим, доверием халифа возведенный в достоинство эмира; он познал лишь трудности, связанные с обладанием властью, и кончил свои дни под стрелами лучников (765–767 годы). Его сын Ибрахим, живший далеко от Кайруана в годы, когда Язид ибн Хатим суровой рукой восстанавливал порядок, получил наместничество в Забе; затем он удачно использовал мятежи в Ифрикии, чтобы взять на себя посредничество в переговорах, и получил в свою очередь титул эмира (800 год).

До начала X века его потомки наследовали ему без всяких затруднений, и между Кайруаном и Багдадом никогда не было крупных конфликтов. Халифы, которые, особенно к концу существования династии, стали вмешиваться в споры эмира с жителями Туниса, довольствовались в большинстве случаев формальным осуществлением прав сюзерена и воздерживались даже от утверждения в правах новых эмиров. Что же касается Аглабидов, престиж которых среди арабских воинов повышался благодаря полученным от халифа полномочиям и которым их лояльность позволяла прибегать к аббасидским субсидиям, то они никогда не предпринимали попыток разорвать мало беспокоившие их узы.

Расширение власти Аглабидов. Эти властители господствовали над Ифрикией, страной оседлых, точные границы которой, если они и были, нам неизвестны. На юго-востоке под их властью был Триполи, ближайший пригород которого находился в руках ибадитов Джебель-Нефусы, контролировавших ведущую к городу узкую прибрежную дорогу. Лишь неожиданный конфликт позволил эмиру сокрушить этого грозного врага (896 год); на юге обескровленный Джерид частично являлся хариджитской территорией, но был полностью умиротворен; на юго-западе в отдаленных провинциях Заб и Ходна повиновение Кайруану до 865 года поддерживалось активным и лояльным арабским меньшинством: на дорогах, ведущих к Забу, расположились почти полностью независимые гарнизоны, которые и обеспечивали их безопасность; Орес, естественно, составлял враждебный блок, где хариджизм восторжествовал в своей крайней форме наккаризма, расчищавшего путь мутазилитскому рационализму; брожение в Оресе побуждало эмира благоразумно держаться в стороне, довольствуясь чисто теоретической властью; наконец, на западе от Аглабидов зависели Бон, а также страна суровых котама, которых держала в повиновении крепость Белезма; в действительности, однако, Малая Кабилия, как и Орес, ускользала из-под власти Аглабидов.

В собственно Ифрикии эмир без больших затруднений осуществлял свою власть в прибрежной зоне от Габеса до Суса, в Камуде — на юго-востоке между Кайруаном, Гафсой и Тебессой и в районе между Кайруаном и Тунисом. Это была страна горожан, достаточно арабизированных и правоверных. Однако эмиру приходилось считаться с берберскими племенами Северо-Запада, ближайшими соседями котама, и с смешанным населением Северо-Востока, цивилизованным, но независимым. Да и жители Кайруана и Туниса не были особенно склонны к строгому повиновению.

Большинство, разумеется, составляли обращенные в ислам берберы; но многочисленны были и потомки арабских завоевателей — быть может, сто тысяч человек. Не исчезли также и христиане, то есть берберы, давно обращенные в христианство, или потомки римлян, объединявшиеся под общим названием африканцев (афарик). Благодаря своей традиционной культуре и несмотря на междоусобные споры, они по-прежнему играли довольно значительную роль. Встречались также, согласно аль-Якуби, румийцы, то есть остатки византийских гарнизонов былых времен, постепенно ассимилированные местным населением. В городах евреи, главным образом врачи представляли интеллектуальную элиту. Христиане и евреи, видимо, не слишком страдали от контакта с мусульманами. Зато арабы, даже самого низкого происхождения, питали отвращение к берберам-мусульманам. Хариджизм доставил завоевателям много неприятностей, чем и объясняется их все возраставшая берберофобия; понятно поэтому, что аскет Бохлуль устроил большой пир, когда получил доказательство, что он араб на все сто процентов.

Благочестивое общество. Мы можем составить себе достаточно правильное представление о мусульманском обществе Ифрикии не столько по бесцветным хроникам, сколько по так называемым «табакат» — книгам, имевшим целью фиксировать условия, в которых происходила передача хадисов, составлявших священный обычай (сунна). Одна из наиболее древних книг, «Классы ученых Ифрикии», дает нам массу интимных картин, которые позволяют получить конкретное представление о жизни в Кайруане.

Атмосфера Ифрикии, как и атмосфера всего мусульманского мира IX века, перенасыщена благочестием. В берберской массе, которой претят полумеры, это благочестие доходит до предела, и те, кто посвятил себя ему, играют в обществе выдающуюся роль. Какова бы ни была среда, из которой они вышли, люди религии вызывают уважение и восхищение этого народа, который с конца VIII века переживал кризис аскетизма. «Святой муж» Бохлуль, который настолько презирал свое бренное тело, что никогда не раздевался и превратил отхожее место в помещение для проповеди, своими самоистязаниями и своей суннитской непримиримостью был известен вплоть до Самарканда.

Движение усиливается при первых Аглабидах. Многие мусульмане ощущают потребность уйти навсегда из мира или, чаще всего, уединиться в пограничных крепостях, рибатах, — средоточии горячих молитв и боевой готовности.

Но Ифрикия не только страна спонтанной веры, она также крайне активный теологический центр. «О чем говорят сегодня жители Кайруана?» — спрашивает один путешественник вернувшись из Ирака. «Об именах и атрибутах бога», — отвечает ему юноша.

Под влиянием Ирака начиная с 830 года стихийный аскетизм, очевидно, уступает место богословским спорам. Восток и Андалусия посылают своих ученых в Ифрикию, где множатся ряды учеников. Арабы, особенно кайруанцы, идут в Ирак или в Медину, чтобы послушать там знаменитых учителей; воодушевленные полученными знаниями, они возвращаются в свою страну, завоевывают новых приверженцев. Так формируется особая категория ученых, теологов и законоведов, дискуссии которых увлекают слушателей.

Не все они были профессионалами. Многие продолжали заниматься своим ремеслом горшечника или кирпичных дел мастера, продажей мехов или тканей или были мелкими торговцами, обвешивающими покупателей; встречались среди них и землевладельцы. Люди любили их потому, что они были