дальше. О чем мне с ним было толковать? О танцах? Боже упаси, медведь у бродячих цыган спляшет лучше! О театре? И в нем я ни бельмеса! А в собаках и охоте он ничего не смыслил, легавую от борзой вряд ли отличал. Хотя в разные годы пару раза выезжал с нами на охоту за компанию. Стрелял даже, но в белый свет как в копеечку! Я ему анекдот рассказал по сему поводу. Один охотник говорит другому: «Собака у меня просто черт знает, что такое. Выстрелю, а она падает на землю и давай кататься от хохота». «Когда мажешь?.. А ежели попадаешь?» «Не знаю, она у меня всего три года». Рассмешил его, помнится, порядком.

– Да оно и вы не мастак по части точной стрельбы, – заметил Вельяминов, подмигнув расследователю.

– Ну, бывает, то одно помешает, то другое.

Штабс-ротмистр спрятал усмешку в усы и полез в карман за блокнотом.

– Не задевал ли вас француз как-нибудь? Например, своими эпиграммами. Вот этой, к примеру:

Потулов, верный наш собачник,

Он в жизни редкий неудачник.

Или вот этой:

Он вечно спит с собаками,

По сердцу Павлику собачий лай,

Очередную псину доставая,

Он кличку ей дает: «Страдай!»

Жена младшего брата так и прыснула со смеху, держась за живот.

– Ах, вы об этом, – махнул рукой подпоручик. – Не знаю, кто как, а я не злобив. Ну, написал француз стишок, и что с того?.. Стрелять в него, резать! Это уж слишком, совсем не по мне.

– Где вы были вчера приблизительно около восьми утра?

– На одном из своих полей, натаскивал молодых щенков. И вот, что удивительно. Один, Обругай, – умница, в нагон идет охотно, снует без устали туда-сюда, вынюхивает следы словно большой. Другой, Томило, ни в зуб ногой! Тянется как какая-нибудь смола, все б ему лениться. Продам при первой же возможности или обменяю…

– Поле ваше случайно не упирается в местную рощу?

– Нет, это совсем в другой стороне… На Обругая, господа, и смотреть приятно, Томило же такое недоразумение, что хоть пропадай. Есть же подобные выродки! У меня, впрочем, были сомнения, когда вязал Добывку с кобелем козловского помещика Петина, были. Истинно, не суйся в воду, не проведав броду!.. А что касается раздела, то надежд у меня на то мало. Роман Иваныч, вы мне вместо отца родного, посудите сами, намедни они, то есть мой братец-тихоня и его супружница, чистая, скажу вам, змея…

– А-а, вот он опять! – заверещала Потулова, сверкая глазами. – Мы ни слова, ни полслова, а он уж лаяться!

– Господа, господа, спокойствие! – возвысил голос Вельяминов. – Позвольте Хитрово-Квашнину закончить.

Потулов и его невестка обменялись недобрыми взглядами и притихли. Расследователь повернулся к коллежскому регистратору, одетому в потертый темный фрак, жилетку и черные панталоны.

– Похоже, и вы, Иван Петрович, не свели короткого знакомства с Сирро?

– Француз больше к богачам местным льнул, чем к таким, как мы. Несколько раз обедали вместе на разных торжествах, и на этом все.

Он достал табакерку, взял щепотку табаку и сунул в ноздри. Через секунду, закатив глаза, громко чихнул и стал прикладывать платочек к лицу.

– Простите, господа… аж до слез прохватило! Крепкий табачок, в Петродаре покупаю, сказать где?

– Опять ты со своим чехом! – недовольно мотнула головой жена. – Хоть бы на людях подождал с этим!

– Табак везде нюхают, дорогая, и в дворцах, и в особняках, и в хижинах. Модно-с.

– Что-то мода эта ко мне не пристала!

– Глафира Андревна, а как вы относились к французу? – спросил у Потуловой расследователь. – Он нравился вам?

– Вот еще! – фыркнула припудренная толстушка, расправив пышное платье на фижмах. – Нужен он мне! Я, кажется, замужем.

– Ну, мало ли… Кстати, – Хитрово-Квашнин перевел взгляд на ее супруга, – Сирро сочинил эпиграмму и про вас:

Иван Потулов тих и скромен,

Колдует с вышивкой тайком.

Не может быть? Он не виновен,

Он у жены под каблуком.

– Вот стервец! – прошипела женщина. – А еще – иностранец, ни дна ему, ни покрышки!

– Глафирочка! – попытался успокоить ее Иван Петрович. – Зачем же так сердиться? Это всего лишь стих, эпиграмма.

– Услышь я эту напраслину раньше, я б ему в лицо плюнула, лягушатнику! Ишь ты, добрых людей честить!

– Ну, разве можно так о мертвом?! Побойся Бога, милая!

Потулова недовольно дернула плечом и поджала губы. Штабс-ротмистр с Абловым едва сумели скрыть усмешки.

– Постарайтесь вспомнить, Иван Петрович, где вы были вчера около восьми часов утра? -спросил расследователь.

– В постели мы были с Ванечкой, – заявила жена с издевкой. – Где ж нам быть об эту раннюю пору! Чай, мы не чернь, потомственные дворяне.

– Глафира Андревна, – вставил слово Аблов, – А мои дворовые видели вас вчера в начале девятого около дома.

– А-а, да, правда ваша, – проговорила Потулова после некоторой задержки. – Вчера поднялась пораньше. Давала наставления служанке. Она у меня на посылках, в Алексеевку бегала.

Хитрово-Квашнин хмыкнул, погладил кончики усов и поглядел на Епифанова, сурового на вид и серьезного.

– Расспрошу и вас, господин прапорщик.

– Пожалуйста, я готов.

– Вы ссорились когда-нибудь с Сирро?

– Не сказал бы.

– Но его манеры отчасти вам не нравились?

– Я человек прямой, Евстигней Харитоныч, солдат, воспитывался в строгости. От вольных штучек француза с местными дамами меня коробило. При первой же встрече я и указал на его поведение.

– Он обиделся?

– Не могу знать, отделался шуточками.

– Сочинил он эпиграмму и про вас:

Епифанов не ломака, не молчун, не вздорщик,

Он служака, лейб-драгун, а по чину прапорщик.

– Не продвинулся я по службе только потому, что в отставку вышел вследствие полученных ран! И ему это было известно.

– Так, где вы были вчера утром в указанное время?

– Выслушивал доклад старосты.

– В такой ранний час?

– Кто поздно встает, у того хлеба недостает!

Хитрово-Квашнин с улыбкой кивнул и откинулся на спинку стула.

– Что ж, все показания записаны и подвергнутся проверке… Прошу, Роман Иваныч, вам слово.

Вельяминов раскурил сигару, пару раз кашлянул и начал:

– Господа Потуловы, как видите, я откликнулся на вашу просьбу относительно посредничества. Полагаю, никто из вас не будет против, если в качестве посредников побудут Евстигней Харитоныч с секретарем нижнего земского суда Соболевским. Итак, о вашем разделе. Он так затянулся, достиг такого напряжения, что стал the scandal of the neighborhood…

– Чего, чего? – уставился на него поручик, хлопая глазами.

– Говорю, стал притчей во языцех… Он вызывает много досужих разговоров, вообще, бросает тень на уездное дворянство. Поэтому я убедительно прошу вас прекратить спор, придти, наконец, к согласию в этой долгой и нудной дележке. Павел