Как должно жить?

– Нашим читателям, пожалуй, нужно подбросить что-нибудь эдакое, чтобы были и положительные эмоции. Не всё ж один негатив, да негатив, – говорил, обращаясь к своей молоденькой сотруднице редактор областной газеты «Компас» Александр Полозов.

– Что вы имеете в виду, Александр Николаевич? – осторожно спросила девушка своего шефа. Она была немного удивлена этим его предложением. Полозов был легендой областной журналистики, это ведь он когда-то, чуть ли не в конце «перестройки» создав «Компас», самолично начертал девиз своей газете: «Лучше быть жёлтым, чем красным». И с тех самых пор печатный орган и существовал таким, каким виделся его редактору и основателю.

– Видишь ли, я вчера в Инете, на сайте «Одноклассники», на страничке, что объединяет всех уроженцев нашего города, наткнулся на нечто небезынтересное. Многие и жители города, и наши земляки не знали в честь кого были названы некоторые улицы. В частности, улица Юрия Преображенского. Вот ты знаешь, кто это был? – неожиданно он задал молодой журналистке прямой, на который не ответить было невозможно, вопрос.

– Не-ет, – лёгкий румянец подсветил девичьи щёки.

– То-то же, – сказал нахмуренный Полозов, – ничего мы не знаем, да и знать не хотим. Прав был классик: «ленивы и нелюбопытны»!

– Но отчего же, Александр Николаевич, – запротестовала было девушка, но он перебил её.

– Пойми, Ирина Петровна, при коммуняках тоже не было а б с о л ю т н о, как часто вам, молодым, теперь кажется, плохо. Была, во-первых, дружба между единомышленниками, то, что вы теперь снисходительно называете – неформальным общением; была теплота в человеческих отношениях, неведомо куда нынче девшаяся, какая-то взаимовыручка, взаимопомощь. Жили ж ведь скудно, убого, но даже незнакомые между собою люди делились, например, детской одёжкой и обувкой, вот я инженер, что мог особо своей дочери купить, и она носила хорошие вещи, дети ж быстро растут и не снашивают, ещё и мы отдавали, это ж был стихийный, из рук в руки – секонд-хенд, только без купли-продажи! Потом не было, как сейчас, такого примата денег надо всем и вся, люди сколько читали, у всей интеллигенции книжками были комнаты заставлены. Те, кто не читал или читали мало, просто жлобами считались.

– Александр Николаевич, я просто потрясена, мне казалось, что тогда всё было серо и очень-очень плохо, – поражённая журналистка смотрела на шефа округлившимися глазами.

– Да что ты, Ирина Петровна, – махнул Полозов рукой, – конечно политзанятия умучивали, ТВ смотреть было невозможно, газеты читать тем более, эти райотделы КГБ, везде Первые отделы, парторганизации и парткомы, комсомольские организации и комитеты комсомола, вторжение государства даже в сферу личной жизни, невозможность исполнения всего того, что было записано в советских Конституциях: свободы демонстраций, шествий, собраний… фактический запрет всех свобод вообще… конечно, всё это было. Знаешь, мы как-то по отдельности все жили, Партия и правительство со всеми своими райкомами на местах сами по себе, а народ сам по себе. И хоть феномен двоемыслия был повсеместно распространён, но сколько было людей благородных, ты даже себе и не представляешь. Как, по-твоему, на чём зиждется христианство?

– На любви к ближнему своему, «Возлюби ближнего, как самого себя», – ответствовала девушка.

– Правильно, но ведь и коммунистические идеи, если и не впрямую, то тоже как бы опирались на это, другое дело, что извращённо, до забвения личного в пользу государственного. Но ведь какая дружба была, а дружба ведь, голубушка моя, на мой взгляд, понятие аристократическое, требующее выбора. Но если уж друзья – то «живот положити за други своя», – стилизовал на древнерусский манер Полозов.

– Да, – подтвердила девушка, – я знаю много песен советских композиторов о дружбе и любви, они иногда даже поражают своей наивностью, детскостью, что ли.

– Нам они казались настоящими, – задумчиво произнёс Полозов и тут же, сказал: – так вот, Юрий Преображенский, в честь которого названа улица, там, где пятая детская больница, был студентом института железнодорожного транспорта. Обыкновенным парнем из учительской семьи. Он вытолкнул с железнодорожных рельс мальчишку, а сам погиб под колёсами того поезда, который должен был раздавить того мальца. Тогда благодарные жители города предложили увековечить его подвиг в названии улицы. Теперь же его почти никто не помнит. Я тогда был таким же, как и ты, молодым журналистом и писал об этом в газетном очерке в областной коммунистической газете «Красное знамя». А сейчас хочу, чтобы ты поговорила с родителями Преображенского через много лет после гибели сына да встретилась с тем, уже теперь взрослым человеком, которого Преображенский когда-то спас. Мы дадим этот материал о том событии с позиций сегодняшнего дня.

Ирина Журова, журналистка, получила в справочном бюро паспортного стола нужные адреса. Сначала она решила заехать к Ксении Андреевне Преображенской, отец Юрия, как оказалось, умер в середине 90-х годов. Она созвонилась со старой учительницей, нынче пенсионеркой, по телефону и договорилась о встрече.

Двухкомнатная квартира Преображенских поразила Журову обилием книг: они были всюду. Казалось, что кроме них, других, привычных в интерьере вещей, не было – они стояли и за стеклянными полками серванта вместо посуды, а этажерки, полки, застеклённые шкафы были основной мебелью, были и в кухонных шкафах, а над большой видавшей виды тахтой, во всю длину её, тоже, угрожающе нависала полка с книгами на иностранных языках.

– Ксения Андреевна, да у вас тут книжное царство, – пошутила Журова.

– Да, Ирина Петровна, вы правы, – усмехнулась худенькая старушка, – муж мой был словесником. Учителем, – русского языка и литературы, – поправилась она, – но он предпочитал говорить – учителем русской словесности. Да и я всю жизнь проучительствовала, только преподавала английский язык. Я окончила в институте иностранных языков отделение германских языков, немецкий – это мой первый, основной язык, а английский, что называется, второй. Но в наших школах после войны не очень-то жаловали немецкий, вот и пришлось до пенсии преподавать английский. Хотя читать, – она кивнула на полку над тахтой, – я люблю всё же по-немецки. Пусть даже и готическим шрифтом, – слегка улыбнулась она.

Потом на кухне они пили чай, и Журова всё дивилась старушкиной приветливости. Вот ведь как небогато живёт, а какая-то спокойная, словно ей больше ничего и не нужно. Вот ведь к чаю даже сахару у неё нет, только яблочное повидло предложила в фарфоровой розетке со стёршимся уже от времени рисунком. А ей вроде как вся эта бедность и нипочём!

– Да, страшно Юрик погиб, – тихо говорила она, а плечи её всё продолжали подрагивать, точно этот многодесятилетний ужас случился вчера, а