Она писала детективы, которые читали все. Детектив как жанри популярность, с ним связанная, развратили ее. Сделали слишком зависимой отэтой популярности. Заставили идти на любые ухищрения, чтобы ее сохранить.

И тогда круг замкнулся. И Аглае Канунниковой понадобилсяличный секретарь, чтобы разгребать дерьмо ее славы. И подкармливатьпроизводителей дерьма.

Почему я все еще здесь?..

— ..Тогда почему вы все, еще здесь? — сновапереспросила меня Аглая. — Мучаетесь комплексом жены Синей Бороды?

Не в бровь, а в глаз!

— Или не можете понять, что же я представляю собой насамом деле? — Она продолжала добивать меня. — Ни одной семейнойфотографии, ни одного дружеского звонка. Ни одного бесцельного визита. Ниодного приглашения на вечер встречи выпускников. Никто не поинтересуется, какпоживает мой хронический бронхит…

— Как поживает ваш хронический бронхит? —растерянно спросила я.

— Как всегда. Хотите водки?

— Хочу. — Пить водку мне вовсе не улыбалось, нопить водку с Аглаей… Так близко к себе она меня еще не подпускала.

— Доставайте стакан.

Мы напились.

Вернее, напилась я.

А очнулась оттого, что кто-то страстно облизывал мне лицо. Яне почувствовала никакого отвращения, тем более что последним кадром моегогиперсексуального сна был кадр с Бывшим. Далее должны были следовать титры (“вовремя съемок ни одна женщина не пострадала”), но титры меня не интересовали.

Так что пора просыпаться.

Я открыла сначала один глаз, потом другой. Черт возьми,сплошная проза! Я лежала на собачьем диванчике, в груде подушек, а ошалевшая оттакого соседства Ксоло тыкалась языком мне в щеку.

— Не подлизывайся, — простонала я. — Всеравно я тебя ненавижу.

И, спустив ноги с диванчика, побрела в ванную, приниматьдуш, Только стоя под струями воды, я сообразила, что нахожусь у Аглаи. И чтоночую в ее доме. Это открытие так потрясло меня, что я напрочь забыла о том,как плохо переношу спиртное в больших количествах и как долго болею послеподобных возлияний.

Я впервые ночевала в ее доме!

Это было все равно что переночевать в божьих яслях, прибольшом стечении волхвов.

Холодный душ отрезвил меня, и я почувствовала что-то вродеугрызений совести. Господи, какую чушь я плела, как я хотела хоть чем-топоразить ее! Все мои домыслы об Аглае Канунниковой были вывалены на стол,приправлены обличительным пафосом и тщательно перемешаны с тонкими ломтикамисырого мяса.

Кажется, я тоже ела это сырое мясо. А вдруг у меня будутглисты?!

Или она меня уволит.

Она меня уволит после вчерашних показательных выступлений, ик гадалке ходить не нужно!

Наскоро вытершись хозяйским полотенцем, я выскочила изванной и на цыпочках двинулась обратно, в свой секретарский закуток. Для тогочтобы попасть в него, нужно было пройти мимо Аглаиного кабинета. Сколько раз ясовершала этот путь при свете дня, сколько раз останавливалась возле заветнойдвери! За ней были написаны все ее вещи. За ней Аглая начала писать свойпоследний роман.

Об этом романе уже пошли слухи в окололитературной среде.Слухи исходили от самой Аглаи. О нем она вещала во всех своих последних интервью.“Это будет моя лучшая книга”, — намекала она одному изданию. “Это будетсовершенно необычный для меня роман. Роман, в котором я предстану совершенно вином качестве”, — обещала она второму. “Прежней Аглаи Канунниковой небудет никогда”, — пугала она третье.

В умении заворачивать интригу вокруг собственной жизни исобственного творчества ей не было равных. И Аглая добилась своего: книга ещене была написана, а за нее уже начали борьбу несколько крупных издательств. Я исама оказалась вовлеченной в перипетии этой борьбы: не было дня, чтобы нераздавался телефонный звонок по поводу “возможной.., э-э.., публикации..,э-э.., госпожи Канунниковой.., э-э.., в нашем издательстве. Вы бы не могли..,э-э.., передать ей…”.

Отчего же не передать, только все это — пустые хлопоты.

Ни большие деньги, ни раскрутка ее не волновали. Онараскрутилась задолго до последнего романа, а что касается денег… Деньги былидля Аглаи такой же функцией, как и все остальное.

…Из-под плотно закрытых дверей Аглаиного кабинета просачиваласьузкая полоска света. Не спит, надо же! Хотя чему удивляться, я ведь тоже несплю.

В меня как будто вселился бес филологического вуайеризма:плохо соображая, что делаю, я приблизилась к дверям и попыталась заглянуть взамочную скважину (раньше я и подумать не могла о таком святотатстве!). Но всебыло тщетно: с противоположной стороны в дверях торчал ключ. Тогда я приложилак ним ухо: в кабинете кто-то разговаривал.

Черт возьми, что значит — “кто-то”? Аглая, вот кто!Интересно, с кем она беседует? Насколько мне известно, телефона в кабинете нет,как нет ни телевизора, ни даже самого заваляшенького радиоприемника (этоотвлекало бы примадонну от работы). Но не может же она разговаривать сама ссобой, да еще среди ночи! Хотя… Что я могу знать о ночах Аглаи?.. Мореный дуб,из которого были сооружены двери, не оставлял практически никаких шансов, новсе же мне удалось разобрать обрывок одной-единственной фразы:

"…не стоит мне угрожать. И шантаж у вас не пройдет. Этонапрасная трата времени”.

Пока я переваривала услышанное, в кабинете раздались шаги.Кто-то приближался к двери. За которой стояла я, да еще в красноречивой исовершенно недвусмысленной позе. Встреча с кем бы то ни было (а тем более ссамой хозяйкой) вовсе не входила в мои планы, и через десять секунд я ужележала на диванчике, в холодных объятиях Ксоло.

Просто потому, что больше прилечь было негде. А лучше всегомне думается в горизонтальном положении. Постельная страсть к анализу всегдаподводила меня, из-за нее я не слишком преуспела как сексуальная партнерша.Неизвестно, когда во мне выработался этот рефлекс, но он выработался: легла —думай! И никаких посторонних занятий любовью. А подумать было о чем. Во-первых,Аглае кто-то угрожает. Во-вторых, ее пытаются шантажировать. И, в-третьих, ейплевать на шантаж. Как и на все остальное.

Но я слишком мало знала об Аглае, чтобы уложить услышанноехоть в какой-то контекст. А следовательно, должна узнать больше. Движимая этимсовершенно естественным желанием, я соскочила с лежанки, едва не раздавив приэтом голозадую и голоногую Ксоло, и направилась к своему рабочему столу. Там, внижнем ящике, стояла моя универсальная литровая банка, ловко закамуфлированнаяпод емкость для ручек и карандашей.

Стараясь не издавать лишних звуков, я вынула карандаши иприставила банку к стене. Возможно, кое-что прояснится.

Но ничего и не думало проясняться. В кабинете не было слышнони звука. Кроме равномерного постукивания с интервалом в секундпятнадцать-двадцать. Постукивание отдаленно напоминало удары метронома.