— Займитесь этим немчиком, Алиса.

— Сегодня же напишу плакат для встречи в аэропорту…Ядействительно приехала в Шереметьево с плакатом и с очередной пачкой писем,которую еще с утра вытащила из абонентского ящика (письма я намереваласьпочитать по дороге, чтобы ожидание герра Райнера-Вернера Рабенбауэра было нетаким тоскливым). Эта пачка, вернее, одно из писем в пачке, так испортило мненастроение, что я едва не пропустила объявление о прибытии самолета“Люфтганзы”, следующего рейсом из Мюнхена.

Письмо было засунуто в блеклый конверт без обнадеживающегообратного адреса. Я ненавидела отсутствие обратных адресов: как правило, заними скрывались сладострастные пасквилянты, тихопомешанные защитники литературыБольшого Стиля или секс-хулиганы, готовые залить спермой из своих худосочныхбрандспойтов любое, даже едва тлеющее, книжное откровение. Подобные письма яникогда не показывала Аглае и, как правило, выбрасывала в корзину прямо напочте. За исключением особо выдающихся или особо циничных образцов. Они исоставили небольшую подборку, которая хранилась в нижнем ящике моего рабочегостола.

Непонятно зачем я собирала их. Все эти заскорузлые листки.Все эти с мясом вырванные и испохабленные страницы из Аглаиных книг сприписками: “Вот, спустил давеча на твою героиню, полюбуйся. С женой так неполучается последние пять лет…” Или — “Вы не просто графоманка, выграфоманьячка!”. Или — “Я, потомок выдающегося писателя Козьмы Пруткова, подаюна вас в суд за осквернение великого и могучего русского языка!”.

Предчувствуя нечто подобное, я вскрыла конверт. Из неговыпал листок с одной-единственной, набранной крупным шрифтом фразой:

«БОЙСЯ ЦВЕТОВ, СУКА!»

Листок не понравился мне. Очень не понравился. Я работала уАглаи несколько месяцев и за это время выудила из почты с добрых два десяткаподметных цидулек.

Подать в суд за осквернение великого и могучего — было.

Подать в суд за литературный плагиат — было.

Подать в суд за использование имени и фамилии в произведении— было.

Но такой странной угрозы на моей памяти не было. Да и сукойАглаю Канунникову никто не называл, разве что очаровательные коллеги подетективному цеху, да и то в семейном кругу. И при чем здесь цветы?..

Нужно поскорее избавиться от записки и забыть о ней.Наверняка какой-то сумасшедший, не иначе. Сумасшедший, с литературным словом“сука” наперевес.

Но выбросить конверт я не успела — появились первые ласточкис рейса Мюнхен — Москва. И мне ничего не оставалось, как поднять табличку:“RAINER WERNER RABENBAUER”.

За первыми ласточками последовали менее расторопные щеглы,потом пришел черед основной стаи, и под самый занавес косяком пошлинеторопливые, слегка потрепанные в боях с таможней удоды.

Райнер-Вернер оказался бакланом.

Он вышел последним — когда я уже потеряла всякую надежду навстречу. Баклан приблизился ко мне и сказал:

— Райнер-Вернер — это я. Вы представитель фрауКанунниковой? Я кивнула.

— А где же сама фрау?

— Я — ее личный секретарь.

Аглая, как обычно, слукавила: Райнер-Вернер не просто хорошоговорил по-русски. Он говорил по-русски практически без акцента. Хотя легкийакцент все же был: он живо напомнил мне специфический говорок завсегдатаеводесского Привоза.

— Меня зовут Алиса.

— Ага. Как “Алиса в стране чудес”?..

— Как “Алиса здесь больше не живет” <Фильм М.Скорсезе.>, — отрезала я. Терпеть не могу когда начинают прохаживатьсяпо моему не слишком удачному имени.

— Понятно. А я — Райнер-Вернер. Впрочем, вы это ужепоняли. — Он склонил голову набок и принялся разглядывать меня самымбесцеремонным образом.

Я тоже не осталась в долгу.

Райнер-Вернер был типичным немчурой из культур-фильма временТретьего рейха “Наш вермахт”. Коротко стриженные, зачесанные назад белыеволосы, правильной формы череп, правильной формы глаза, правильной формы нос… Ана монументальном подбородке Райнера-Вернера могла бы развернуться танковая армияГудериана. Без всякого стеснения. И еще осталось бы место для Рейхсканцелярии иБранденбургских ворот.

Массивная голова немца была посажена на такие же массивныеплечи. Опустить взгляд ниже я не рискнула: уж слишком вызывающе бугрились узкиерайнер-вернеровские джинсы. Самые сексуально озабоченные джинсы, которые явидела в своей жизни.

Так и не дойдя до границ тайной радости нимфоманок, я сноваповернула обратно и уткнулась в левое немецкое ухо с болтавшимися там двумясерьгами (о, майне кляйне <Мой маленький (иск, нем.).> Райнер-Вернер,вермахт бы этого не одобрил!). На мизинце тоже что-то серебрилось, норассмотреть перстень я не успела. Немец поправил сумку на плече и по-свойскиобнял меня.

— Что будем делать? — спросил Райнер-Вернер. В егоконтексте это прозвучало как: “С какой позы начнем?"

— Я отвезу вас в гостиницу, — сказала я. В моемконтексте это прозвучало как: “Я честная женщина и последний раз имела сексчетыре года назад. По телефону”.

— А фрау Канунникова? — В его контексте этопрозвучало как: “Можем и втроем. Она за главную, ты на подхвате”.

— Фрау Канунникова ждет вас завтра с утра. — Вмоем контексте это прозвучало как: “Займись-ка ты лучше самоудовлетворением,мальчуган”.

Райнер-Вернер понимающе засопел. И больше не сказал нислова. В полном молчании мы вышли из аэропорта и погрузились в такси.

Разговор возобновился только в районе дорожного указателя“ХИМКИ”. Майне кляйне Райнер проводил взглядом бетонные соты и произнес:

— Давно мечтал побывать в России.

— Вы очень хорошо говорите по-русски, — сказала ятолько для того, чтобы что-то сказать. Мечты немецкого жеребца меня неинтересовали. И еще это дурацкое письмо!..

— Моя мать была русской.

— Правда? Просто замечательно.

— Ничего замечательного в этом нет. Она нас бросила,когда мне было полтора года. С тех пор я ее не видел.

— Извините.

— Ничего. Я уже вырос.

Мы снова замолчали, тем более что на горизонте замаячилаМосква.

— Это Москва? — спросил Райнер-Вернер.

— Москва, — односложно ответила я.

— Давно мечтал побывать в Москве.

— Да, я понимаю. — Гид из меня никудышный, этоточно.

"БОЙСЯ ЦВЕТОВ, СУКА!” Первые два слова выглядели какпредупреждение. Последнее было явной угрозой. А этот странный, так до конца ине подслушанный мной разговор в кабинете? Тогда Аглае тоже кто-то угрожал. Я понятияне имела о существе вопроса, зато мне достался ответ: “…не стоит мне угрожать.И шантаж у вас не пройдет. Это напрасная трата времени”.