изнутри были написаны имена их недавних обитателей: X. Мельгоса, Р. Вио и Р. Искьердо — имена убийц генерала Рене Шнейдера, главнокомандующего чилийской армией.

Для трех убийц были также приведены в порядок уборные; как мы увидели, преступники могли мыться горячей водой. В центре «улицы», напротив моей, 52-й камеры, Вио разбил цветник с маргаритками и геранью.

Прибывшие с Национального стадиона не были первыми «военнопленными», занявшими камеры по 2-й «улице». Здесь уже находились осужденные на большие сроки военным трибуналом Каламы пятеро служащих с медных рудников Чукикаматы с директором коммунистом Давидом Сильберманом во главе.

После 9.30 принесли завтрак. Это была огромная алюминиевая лохань, наполненная мутной жидкостью, выдаваемой за чай. Старший охранник, ответственный за нашу «улицу», назначил двух заключенных для раздачи, однако возникло затруднение: кроме упомянутой лохани и большой поварешки, у нас не было никакой посуды. Сильберман и другие товарищи из Чукикаматы дали несколько чашек. Постепенно все смогли позавтракать. Пойло из теплой воды без сахара все же подкрепило нас.

Около одиннадцати часов залился трелью свисток старшего охранника, приказывая построиться в две шеренги. Прибыли начальник тюрьмы, начальник внутренней охраны и начальник тюремного госпиталя. Просьбы, заявления, жалобы — все, что может волновать заключенных со строгой изоляцией, было высказано тюремному начальству при этой встрече. Мы требовали свиданий с родственниками и адвокатами, газет и радио, средств для дезинфекции и борьбы с насекомыми, матрацев и одеял, посуды и электрического освещения, немедленной медицинской помощи раненым, возможности писать и читать в тюрьме.

Постепенно администрация начала выполнять некоторые из наших требований. В тот же день санитар с аппаратом для окуривания хорошо обработал камеры. Разрешили получать на всю «улицу» один экземпляр газеты «Меркурио». Дали по одному матрацу на шесть человек, по одной чашке на пять человек, по одной тарелке на четыре человека и по одной ложке на десятерых.

Нам сообщили, что для сведения наших родственников на дверях тюрьмы вывешены списки с именами «военнопленных», размещенных на 2-й и 10-й «улицах». В них указывалось также, что мы содержимся без права переписки и подлежим суду военного трибунала; что нам можно передавать пластмассовую (никоим образом не металлическую) посуду, постельные принадлежности и носильные вещи, предметы гигиены (кроме лосьонов из-за содержащегося в них спирта); продукты нельзя было приносить ни в стеклянной, ни в металлической посуде; запрещалось также передавать лимоны, апельсины, виноград и другие фрукты. Передачи для заключенных 2-й «улицы» принимались по понедельникам, а для 10-й — по средам.

Лечение

В тот же день раненых заключенных отвели в тюремный госпиталь. Некоторых госпитализировали немедленно. Меня, как и других, тщательно обследовали. Зашили разрыв на левой стороне мошонки. Выяснилось, что у меня сломано семь ребер, вдавлена грудина в нижней части, смещены второй шейный и пятый поясничный позвонки, а также копчик, вывихнуты правое плечо, лопатка, локоть и бедро, наблюдаются гематомы на спине, животе и в области крестца, кровотечение из правого уха и внутрикишечное, затяжная гематурия плюс общее истощение — в сентябре я весил 98 килограммов, а теперь только 67, и это при росте 183 сантиметра.

Начальник госпиталя полагал, что при таких повреждениях меня необходимо перевести в лечебное заведение с клиническим оборудованием. К счастью, мне предоставили возможность выбрать из трех вариантов: продолжать лечение в тюрьме или быть переведенным в госпиталь карабинеров или военный госпиталь.

Без колебаний я выбрал первое — лучше рискнуть остаться без достаточного медицинского внимания (риск, кстати, не оправдался), чем наверняка превратиться в жертву мясников из военных госпиталей.

Другие товарищи находились в еще худшем, чем я, положении: одни были ранены автоматной очередью, у других пули застряли в костях и т. п.

Благодаря медицинскому персоналу мы в сравнительно короткий срок смогли подлечиться.

Режим в «Пенитенсиарии» был строгий. В 7.30 нас выпускали из камер, а в 17.30 запирали снова. Жара в помещениях стояла адская. В разгар лета маленькая кирпичная каморка напоминала котел. Мы вынуждены были раздеваться почти догола, но в длиннейшие часы пребывания под замком это помогало мало. Положение становилось особенно тяжким в те ночи, когда всех нас донимало расстройство желудка, что случалось часто, а выйти из запертых камер мы не могли…

Дни тянулись однообразно: открывают двери камер, перекличка, приводим себя в порядок, прибираем камеры и «улицу», дежурные разносят завтрак, затем обед, и в 17.30 снова под замок. В двадцать часов или в 20.30 внутренняя охрана иногда открывала камеры на 10 минут, чтобы заключенные могли справить нужду…

Однообразие нарушается лишь появлением фельдшера, разносящего утром лекарство для тех, кому оно прописано.

Жизнь тюремная

Раз или два в неделю тюремный капеллан служил на нашей «улице» мессу. Он тоже поляк, но не фашист, как «отец Хуан», который приходил к нам на Национальный стадион. На нашей «улице» было несколько католиков (среди них — племянник Радомиро Томича, демохристианского кандидата в президенты на выборах 1970 года). Они устроили маленький алтарь в честь непорочного зачатия и, украсив его свечами и цветами, возносили по вечерам молитву святой деве Марии, напевая наивные гимны, знакомые нам по уже далекому детству.

Один или несколько раз в день нас навещал «парень» — уборщик, выносивший мусор с нашей «улицы».

По тюремной традиции «парнями» называют тех, кого администрация назначает для выполнения несложных работ. Обычно это осужденные на большие сроки, не имеющие никакой специальности. Чаще всего они неграмотны, родственников у них нет, и, наконец, им вообще не разрешены свидания.

Нашему «парню» лет 40–45. Крестьянин из глубинки, неграмотный, он был осужден на 20 лет за убийство в пьяной драке и 14 из них уже отбыл.

Это было исключительно обходительное существо. Он оказывал нам множество мелких услуг: добывал, например, старый ящик или несколько ржавых гвоздей, которые мы потом превращали соответственно в стол или вешалку, делал для нас маленькие покупки в тюремной кооперативной лавчонке, поскольку мы не могли покидать нашу «улицу».

В первые недели мы собирали между собой немного денег и отдавали их нашему «парню». Позже он очень вежливо попросил нас не давать ему больше денег, а по возможности заменить их продуктами. Так и сделали. По камерам раз в неделю собирали подарки для «парня». Они были скромными, ведь заключенные сами имели мало, однако кое-что удавалось наскрести — немного риса, вермишели, сахара, растительного масла, помидоров, лука, сигарет. Гонсалес — так звали «парня» — принимал наше подношение с тихой радостью.

Он рассказывал нам, что заключенные с его «улицы» не поверили, услышав, что «господа со 2-й