– Потом Ната его бросила, –продолжал он, – и у нас завязался роман. Игорь ревновал, звонил бывшейневесте, пугал ее, требовал вернуться к нему, а затем случилось то, чтослучилось!

– Но тогда не она должна была его убить,а он ее! – логично возразила я.

Вовка нахмурился, но промолчал.

– А что Ната говорит? –полюбопытствовала я.

– Ушла в глухую несознанку, –ответил майор, – не отрицает, что была знакома с Игорем, подтверждает, чтопришла к нему на свидание, но лишь с одной целью: попросить его оставить ее впокое, навсегда.

– Зачем тогда стреляла?

– Она говорит, что толкнула парня и ушла,кипя от злости, в метро. Спустилась на перрон и села на скамейку. Хотелапривести нервы в порядок, а тут налетели менты, подбежала дежурная. Ната клянется,что не стреляла и в глаза не видела револьвера!

– Очень глупо! Я собственными глазаминаблюдала, как она несется к зданию метро, сжимая огнестрельное оружие. Кстати,на площади было полно свидетелей.

– И тем не менее она плачет и твердит:«Не я!» – мрачно завершил рассказ Костин.

Вечером мы вместе с Кирюшей смотрели видик.Мальчик решил развеселить меня и, сбегав в прокат, приволок глупейшую комедию,герои которой швыряли друг другу в лицо тарелки с едой и попадали ногами вунитаз. Пару дней назад я бы уже согнулась от хохота, но сегодня лишь натянутоулыбалась, чтобы не обидеть Кирюшку. В голове крутились мысли, не имеющиеникакого отношения к действию, разворачивающемуся на экране. Бедный Вовка! Надоже так вляпаться! И что делать с Юрием, который никак не выходит из запоя? Икак поступить с Магдаленой, если Клава задержится в больнице надолго?

– Ну и дура! – воскликнул Кирюшка.

– Кто? – машинально спросила я.

– Эта Софи, – ткнул мальчик пальцемв экран, – за ней гонятся, а она на каблучищах шкандыбает! Ежу понятно,чтобы убежать, нужно надеть кроссовки, ну, на худой конец, ботинки безкаблуков. Разве на таких ходулях скроешься?

Я включила зрение и увидела на экранемаленькую, хрупкую фигурку, которая, покачиваясь, бежала по улице. Внезапноперед глазами возникла совсем иная картина. Вот Ната, рассердившись на Игоря,топает ножкой, обутой в джинсовый сапог. Подошва у него почти плоская,помнится, я еще позавидовала: ну где Вовкина жена ухитрилась раздобыть такиеудобные и модные сапожки?

Так, что было потом? Толпа, сошедшая савтобуса, двинулась к метро и закрыла мне на пару минут обзор. Затем раздалсявыстрел. Я не видела, как Ната стреляет в Игоря, просто услышала резкий звук«крак». А дальше? Народ шарахнулся, и перед взглядом появилась бегущая Ната,она слегка покачивалась… Мне еще тогда показалось что-то странным, и теперь японимаю что. Я в тот момент вновь глянула на ее обувь. Так вот, Ната бежаланеловко, покачиваясь, оттого что на ногах у нее были джинсовые сапожки навысокой, десятисантиметровой, шпильке.

Я вскочила с дивана.

– Ты куда? – удивилсяКирюшка. – За чаем? Тогда остановлю пленку.

Но мне было не до дурацкой комедии. Отличнопомню, что Ната топала ногой, обутой в высокий ботиночек без каблука. Какимобразом у бегущей к метро женщины оказались сапожки на шпильке? Напрашивалсятолько один ответ: в сторону подземки торопилась не Ната. А кто? Вновь передглазами возникла фигурка в красной куртке, с дурацки причесанной головой:кудряшки, на которых висит заколка в виде бабочки.

В полном ажиотаже я влетела на кухню и, самане знаю почему, дернула ящик, в котором у нас хранятся столовые приборы. Вилки,ложки, ножи веером разлетелись по чисто вымытому линолеуму. Кирюшка вбежал вкухню.

– Лампудель! Ты упала?

Я присела и стала молча собирать рассыпанное.Руки тряслись от напряжения. Девушка в красной куртке, спешившая к зданию«Новокузнецкой», убийца, сжимавшая пистолет, была не Ната. Просто они оченьпохожи. Внезапно вилки выпали из моих рук и снова оказались на полу. Кто-торешил подставить Вовкину жену и специально обстряпал дело таким образом, что…

– Это тебя! – Кирюша сунул мне вруку телефонную трубку. – Какая-то дура!

– Неприлично так говорить овзрослых. – Я машинально проявила педагогическое занудство и тут жерассердилась на себя.

Получается, что детей можно обзывать дураками.

– Идиотка! – не успокаивалсяКирюша. – Прикинь, она спрашивает, когда похороны Лизки.

На секунду я оторопела, потом спросила:

– Кого?

– Лизаветы.

– Какой?

– Нашей!!!

Я схватила трубку и моментально услышаларыдающий голос Алены Мамонтовой.

– Господи, горе какое, горе какое! Лампа,вы держитесь. Хочешь приеду?

– Зачем? – я решила внести ясность.

– Ну помочь, поминки, посуда, блиновнапечь, сковородки помыть, – зачастила Алена, – когда хороним?

– Кого?

– Лизоньку.

– Какую?

Алена на секунду замолчала, потом голосом,полным сочувствия, продолжила:

– Понимаю, тебе плохо, но…

– Если имеешь в виду нашуЛизавету, – перебила я глупую Мамонтову, – то девочкаживехонька-здоровехонька, позавчера уехала на дачу к своей подружке на неделю,час тому назад я с ней разговаривала по телефону.

– Да? – растерянно протянулаАлена. – Ну и ну…

– С чего тебе в голову пришло, чтоЛизавета скончалась? – обозлилась я.

– Э… а… у, – стала издавать нечленораздельныезвуки Алена.

Я швырнула трубку на диван и с чувствомпроизнесла:

– Дура! Недаром от нее два мужа сбежали.

– Идиотка! – подхватилКирюшка. – Вот уж придумала так придумала.

– Балда! – я никак не могла прийти всебя.

– Балбеска стоеросовая, – охотносогласился Кирюшка.

Во мне внезапно вновь проснулся педагог.

– Нехорошо так говорить, некрасиво!

Кирик склонил голову набок.

– Ну согласись, она кретинка!

Пару секунд во мне боролись Макаренко ивозмущенный обыватель. Наконец второй одержал верх.

– Кретинка! Жуткая! Тупее не бывает!

Кирюшка захихикал.