— Пропадите вы все пропадом! — неведомо кому выкрикнула Анна.

— Девушка, здесь не курят, — одернула ее пробегавшая мимо докторица.

Аня тщательно загасила сигарету, сунула в рот ментоловый леденец. И направилась на третий этаж, к маме.

Мама встретила ее, испуганно улыбаясь. Аня вдруг увидела, какая она маленькая и худенькая, ее мама.

— Анечка пришла! Здравствуй! Что ты? Расстроена? Пойдем в коридор.

Соседки по палате посмотрели на Аню каким-то особенным, взвешивающим взглядом.

Вышли, сели на диван в узком больничном коридоре.

— Что это ты бледная? От Светланки вести есть?

— Да, она звонила. Все там у них замечательно. Мам,

я сейчас с врачом говорила.

— И глупости, и не надо никакой операции, все это чушь на постном масле, я и так прекрасно…

— Ма, мы будем делать операцию! — твердо произнесла Аня.

— Это невозможно, — склонив голову, проговорила охрипшим голосом Валентина Ивановна. — Мне соседки по палате сказали, что эта операция стоит три тысячи долларов. Я и так доживу. Это будет дешевле.

— Ты, мама, дура! — неожиданно для себя ответила Аня. — Прости, сорвалось. Мы будем делать операцию. У меня есть сбережения.

Проговорила так уверенно, что сама себе удивилась.

— Да? Откуда, доченька?

— Господи! А переводы? А ученики? А командировки за границу? Знаешь, какие нам там командировочные платят? Я все откладывала. У меня счет в банке. В валюте.

Вот что значит театральное детство. Мастерство, как говорится, не пропьешь.

Валентина Ивановна зачарованно смотрела на дочь, слезы тихо скатывались по щекам. Было видно, что она верит каждому слову.

Возле них остановился дородный мужчина с глубокими залысинами на лбу.

— Валентина Ивановна, что это такое? Что за слезы?

Мама тут же поднялась, вытянулась в струнку, словно юный пионер перед клятвой. И в священном ужасе прошептала:

— Никаких слез, Болислав Иванович. Это я от радости, — почему-то прибавила она.

— Ну, радости у вас, как говорится, хоть попой ешь, — со свойственным хирургам специфическим юмором произнес Мирный.

Мама засмущалась.

— А кто эта милая дама возле вас?

— Это моя дочь. Аня.

Аня тоже поднялась.

— А по батюшке?

— Анна Николаевна, — представилась Аня.

— Понятно. Что ж, Анна Николаевна, будем маму оперировать?

— Будем, — твердо ответила Аня, глядя в серые выпуклые глаза.

— Только вы мне, пожалуйста, пациентку не волнуйте! Ей волнение категорически противопоказано!

— Что вы! Ни в коем случае! А когда операция?

— Ну… Нам нужно пару недель, чтобы поднять больной гемоглобин. А когда будете готовы вы, я не знаю, — мило улыбнулся доктор.

— Хоть завтра! — храбро ответила Аня, чувствуя на своем лице мамин взгляд.

— Вот и славно!

Светило продолжило свой путь по коридору. Вслед ему неслось со священным трепетом:

— Болислав Иванович идет, Болислав Иванович идет…

Болислав Иванович… Болислав Иванович…

Измученный Анин мозг кто-то сверлил зубоврачебным бором — Болислав Иванович…

Она проснулась. В квартире надрывался телефон. Аня испуганно схватила трубку, почти прокричала:

— Кто? Что?

— Лавруша, это я, Скотников. Что с тобой? Ты что такая взбодутененная?

— Господи, Толя, как ты меня испугал! Я подумала..! Сколько времени? Я заснула нечаянно.

— Десять вечера. Что случилось? Как мама? — Голос его звучал так обеспокоенно, словно речь шла о его собственной маме.

— Ой, Толя, просто беда. Маме нужно делать операцию. Я сегодня с врачом говорила…

— Что-нибудь страшное? — вскричал Скотников.

— К счастью, нет. Но и хорошего мало. Так сразу не расскажешь…

— Як тебе сейчас приеду! — не терпящим возражения тоном заявил Скотников.

— Не надо! Поздно уже. Гуся твоя сердиться будет.

— Гуся не простит мне, если я тебя в таком состоянии одну оставлю. У тебя зубы стучат.

— Это я замерзла просто.

— Не возражай. Я немедленно выезжаю! Ставь чайник. Через двадцать минут буду.

— С ума сошел? Тачку брать будешь? Тратиться?

— У меня своя тачка. Жди, лечу!

Он действительно позвонил в дверь ровно через двадцать минут. Аня открыла, они обнялись, как очень близкие люди, как родственники. Толя, держа ее за плечи, чуть отстранился.

— Дай погляжу на тебя. Три года не виделись. Ты все хорошеешь.

— А ты… Боже, Солечка, какие перемены! Я тебя никогда в костюме и не видела. И где знаменитые вихры? А что… стрижка тебе к лицу. Такой представительный мужчина. От прежнего облика только усы и остались. Ой, пока не забыла! Мой подарок на день рождения будет тебе весьма кстати. Подойдет к твоему новому имиджу. Сейчас принесу.

— А что, мы так и будем общаться в прихожей? — улыбнулся Толя.

— Ой, извини! Я совсем не в себе! Проходи.

— Куда?

— Куда хочешь.

— Где у тебя курить можно?

— На кухне.

— Тогда вперед, на кухню.

— Ты иди, садись. Я сейчас!

Аня сбегала в комнату, принесла нарядно упакованный ящичек.

— Вот! Разворачивай!

— Анюта! Ну зачем ты тратилась?

— Разворачивай!

Толя развернул сверток.

— Лавруша… Это полный отпад! Я как раз мечтал… как ты отгадала?

Он взял трубку в руку, и она легла покорно и удобно.

— Какая она теплая! И красивая! Я всю жизнь мечтал о такой вещи!

— С младенчества? — улыбнулась Аня.

— Господи, Лаврушечка, дай я тебя расцелую!

— Ладно, ладно, — отбивалась Аня. — Могу я угодить другу юности и брату по крови?! Угодила?

— Не то слово!

—1 А теперь давай пить чай. Или… Может, ты выпить хочешь?

— Вообще-то я собой коньяк принес.

— Тогда доставай. Я, в общем-то, тоже не против. Есть будешь?

— Нет, я же из дома. Если только что-нибудь закусить.

Толя водрузил на стол бутылку, Аня достала рюмки, нарезала сыр, лимон. Поставила вазочку с маслинами.