«Зачем, зачем я дал себя уговорить и взял их на борт? –подумал он в отчаянии. – Тогда они бы не попали в шторм, от которогодостопочтенный лорд спятил!»

Но ничего уже нельзя было вернуть назад. И сказать былонечего.

– Ну пойдемте, коли вы уже решились… – только и буркнулкапитан. И добавил мысленно: «Погубить себя». Затем, достав из шкафчика толстуюкнигу в кожаном переплете, вышел из каюты, стремясь как можно скорее сложить ссебя тягостную обязанность.

За ним двинулся и лорд Маккол, вспоминая подавляющую сцену.

Едва услышав исполненный возмущения возглас: «Оставьте меня,сударь! Вы с ума сошли?» – Десмонд почуял неладное и, вскочив с постели,растерянно замер перед распростертой девушкой, пристально вглядываясь в еелицо, сделавшееся вдруг совсем иным – гневным и оттого незнакомым.

Ничего пока не понимая, Десмонд начал торопливо напяливатьна себя одежду, но мокрая ткань налезала с трудом. Не совладав со штанами, онвновь потянул их вниз… и с постели донесся исполненный ужаса вопль.Обернувшись, он увидел, что девушка сидит, поджав колени к подбородку, с расширеннымиот испуга глазами…

Почему он вдруг стал внушать ей такое отвращение? ИлиМарьяшка забыла, какая дрожь только что сотрясала ее тело, как туманилисьглаза? Неужели дневной свет вызвал приступ чрезмерной стыдливости?

Желая успокоить бедняжку, Десмонд развязал узелок, в которомона держала сменную рубаху, и протянул ей, мешая русские и английские слова,как изъяснялся с ней обычно:

– Cold… Ship… волны – бух! На палуба. Сухое dress надевать,Марь-яш-ка…

– Какая палуба? Что за тряпье вы мне суете? И какая я вамМарь-яш-ка, сударь?!

Она, в точности так же ломая язык, как Десмонд, произнесласвое имя, однако все остальное было почти безупречной английской речью, и оностолбенел.

Вдруг тяжесть легла на его сердце. Годы спустя Десмонд нераз думал, что прозрение настигло его уже тогда, и если бы он дал себе трудосмыслить все странности, его жизнь могла бы сложиться иначе. Да, все могло быбыть иначе, если бы… Если бы она хотя бы позаботилась прикрыть наготу, прежде чемпускаться в дальнейшие расспросы!

– Позвольте спросить, где мое платье? – вскричала Марьяшка,сурово взглянув на него и став на колени, так что все ее дивное тело вновьоткрылось Десмонду.

– Его пришлось выбросить. Но не тревожься, в Англии я куплютебе новое. И не одно, а сколько пожелаешь! – раздраженно ответил Десмонд.

О, каким облегчением было не коверкать язык в несусветныхрусских словах! Он улыбнулся, но не получил ответа на улыбку. Заломив бровь,девушка взглянула на него с презрением:

– В Aнглии? Вы? Да кто вы такой, чтобы я позволила…Поверьте, сударь, я не нуждаюсь ни в чьем покровительстве!

– Вы принадлежите мне! – рявкнул Десмонд, взбесившись от еебессмысленной заносчивости. – Что бы вы ни говорили, что бы ни возомнили вдруг,вы – моя собственность! Советую вам помнить свое место и впредь не забываться!

Едва выговорив последние слова, он пожалел и о них, и обинтонации, с которой они были сказаны. К чести его, следует добавить, пожалелеще прежде, чем девушка подалась всем телом вперед и влепила ему пощечину.

Удар был не по-женски увесист. Десмонд едва удержался наногах, а девушка так и рухнула плашмя, чудом не скатившись с гробовидного ложа.Ее прелестные округлые бедра оказались выше головы, и Десмонд не совладал совнезапно вспыхнувшей яростью – наградил ее увесистым шлепком. Марьяшка так ивзвилась.

Десмонд усмехнулся: он слышал, что некоторые женщины безумновозбуждаются во время таких вот милых игр. Но… так не похоже на прежнююМарьяшку. И вдруг сообразил: да ведь она не в себе! Как там, в бане. Марьяшкаснова позабыла прошлое.

Марьяшка, вскочив на ноги, налетела на него, но что была еесила против мужской силы! Он хотел привести ее в чувство, прекратить припадокбезумия. И был только один способ…

Она билась, рвалась, но он вновь бросил ее на кровать,прижал всем телом. Марьяшка хрипло стонала, а Десмонд бился, утоляя свою страсть…

Он еще долго лежал, придавив слабо вздрагивающее тело.Девушка больше не вырывалась, не кричала, только тихо плакала. Слезы лилисьнеостановимо, и щека Десмонда, прижатая к ее щеке, стала мокрой. Наконец онозяб и нашел в себе силы сползти на пол. Ноги не держали – он сел, с тупымудивлением осознавая: в первый раз в жизни он не испытал никакого удовольствия.Куда горше оказалась мысль, что впервые тело этой женщины билось и трепетало неот наслаждения, а от ненависти.

Десмонд вяло принялся в очередной раз переодеваться, самсебе удивляясь: почему он ощущает себя сейчас по меньшей мере убийцей?

Надо заставить ее одеться. В каюте довольно холодно.

Десмонд набрался храбрости, поднял рубаху, валявшуюся наполу комом, осторожно подступил к постели, прокашлялся… Девушка резко села,обернулась к нему, выхватила рубаху и стремительно напялила ее на себя.

Сердце у Десмонда колотилось как бешеное, и он понял, что нена шутку испуган – испуган лихорадочно блестящими глазами, мрачным ирешительным выражением ее лица. Что… что она ему скажет сейчас?

– Сколько они вам заплатили? – с ненавистью спросила она.

…Что бы ни сказал ей этот человек, Марина ему не верила.Хотя концы с концами кое-где сходились. Она-то думала, что как обмерла в егообъятиях в баньке в рождественскую ночь, так и пробудилась в новой дрожинаслаждения в полутемной комнатушке, где пахло соленым ветром. Когда он овладелею, наполняя тело восторгом, душа и ум ее метались впотьмах, не в силахосмыслить свершившееся, понять, какая страна открылась ей за уснувшимизеркальными водами Леты. Проще всего было поверить, что в баньку все-такиявился к ней черт.

Память возвращалась к ней с толчками крови, пульсирующей отнаслаждения. Вот Герасим с незрячими от похоти глазами нависает над ней, вотона отбрасывает его, и голова его вдруг издает страшный треск, и от нееотлетают, как показалось обезумевшей от ужаса Марине, деревяшки… Вот какой-тосухопарый Клим учит ее кланяться в ножки, твердя, что она – смертоубивица, икабы не добрый аглицкий барин по имени Милорд, шагать бы ей в Сибирь… Вотрастерянные светлые глаза встречаются с ее глазами, жаркое тело прижимается кее телу… Она смутно помнила, что не раз принадлежала ему, он владел ею как быпо праву, а ей и в голову не восходило отказывать…