Горбачева много хороших идей. Но, допустим, он был бы просто секретарем райкома. Его подняли бы на смех. Разоружение? Пришел бы какой-нибудь полковник и сказал внушительно: «Страна, Михаил Сергеевич, должна быть сильной». Или если Хрущев был бы просто туристом. Вернулся из Америки, предложил выращивать кукурузу. ВАСХНИЛ ответила бы хохотом... Если Зельдович предлагает что-то, ему возразить не могут, потому что в физике ни черта не понимают. А в экономике всяк считает себя знающим.

Дед, оказывается, знает о меркантилистах, физиократах, Риккардо, мальтузианцах, хорошо разбирается в диалектике, философии. К месту вставляет цитаты из Некрасова. Смотрит на меня с интересом:

— Ты уникальный человек. Молодежь, которую я знаю, ищет технические, физические, биологические науки. Но на моей памяти к политэкономии ты тянешься первый.

Переходим к техническим наукам.

— Мне было легко в сварке: в конце двадцатых я начинал одним из первых. Когда три-четыре года спустя пошло одно постановление за другим о развитии сварки, волна буквально вытолкнула меня на поверхность. Потому что другие не знали, а я знал. Не семи пядей во лбу — просто первый! Посмотри, сколько книжек на полке... А теперь сделать что-нибудь, знаешь ли, трудно. Все, что легко, уже сделано.

В том же ключе он рассказывает о строительной механике («Наука уперлась»), о космонавтике («Хорошо было первым, кто применил ньютонову механику к движению ракет; было взрывное развитие, а сейчас шлифуют частности»),

Я продолжал попытки попасть в отряд космонавтов. А в августе 1988 года я принял неожиданное для многих, но естественное для меня решение об уходе из фирмы. Два с половиной года я был редактором экономического раздела в советско-западногерманском журнале машиностроителей «Экономика + Техника». В составе большой делегации побывал в Штатах на «Диалоге восходящих лидеров СССР и США», шумном, весьма помпезном форуме, на котором, однако, завязалось множество контактов.

В 1989 году я стал финалистом всесоюзного конкурса журналистов за право полета в космос. Однако был забракован медицинской комиссией. Я не показывался у Николаева почти два года, так как был занят основной и общественной работой и сверх этого факультативно посещал занятия в Центре подготовки космонавтов в составе группы общекосмической подготовки журналистов и врачей в свободное от работы время...

26 декабря 1990 года

Георгий Александрович еще больше сгорбился — 17 января ему исполнится 88 лет; забывает многое, слышит неважно. Но — вот оно, творческое долголетие! — вручил свою книжку по сварке, только что вышедшую в издательстве «Высшая школа». Книга была сдана в печать три года назад, 2-й том еще в издательстве — скорости российские! Двенадцать глав написал Николаев, две — профессор Винокуров. Дед пишет еще две книги.

— Я писучий, Сережа. У меня без соавторов напечатано 400 листов. Правда, пишу однообразно — в одном направлении...

Подпирает щеку рукой, другой рукой выстукивает дробь по столу. Мы пьем чай на его кухне; сегодня по камбузу дежурит доцент Станислав Степанович Волков — невысокий, живой, с простоватыми манерами.

— За мою книжку о сварке фторопластов издательство просит 5 тысяч рублей. Коллектив кафедры денег давать не хочет: это сказалось бы на кармане каждого.

— Меры не знаем, — подхватывает Николаев. — За учебники просят денег, просят спонсора! За рубежом книги стоят дороже, но цены на издание не бывают слишком велики.

— Действительно, нельзя все сводить к коммерции: высшую школу, театры, учебники. Есть вещи, о которых должно заботиться государство...

Университет бурлит, почти все против ректора Елисеева. Создан совет из 300 человек, состоящий из членов ученого совета и представителей факультетов или, как их теперь называют, НУКов. Эти «триста спартанцев» будут слушать отчет ректора. Но Елисеев и здесь диктаторски навязывает слишком ранний срок — 7 января. Люди сомневаются, сможет ли оппозиция опрокинуть ректора.

— Продолжает строить Бутово, — говорит Николаев, — но на год сумел выбить из бюджета 7 миллионов рублей при стоимости проекта в 2 миллиарда. Это смешно: такие деньги уйдут впустую — на содержание строителей, на промеры и рекогносцировки всякие.

Коснулись отставки Шеварднадзе с поста министра иностранных дел, которая бурно обсуждается в прессе.

— Георгий Александрович знает его лично, — сказал Станислав Степанович.

Оба они говорят о Шеварднадзе хорошо.

Старик уходил... Он тосковал... Беседы с учениками были для него глотком свежего воздуха.. Я уже упоминал о письме, в котором он спрашивал, как там его рукопись. Между строк читалось: приходи, я скучаю. В его последние дни меня не было рядом — несло, захватывало течение окружающей действительности. Не потому ли теперь так часто я возвращаюсь к тому дню, когда для него остановилось время?..

4 мая 1991 года

Академик Николаев дважды падал и сильно ушибался, его определили в больницу на Открытом шоссе, которая прежде была в ведении 4-го управления Минздрава РСФСР.

Я прошел лесом, благополучно миновал вахту и, никем не остановленный, поднялся в палату Николаева на десятом этаже. Он лежал в постели у окна, и вид его белого лица пронзил меня болью. На тумбочке — варенье, тарелка с парой апельсинов, газеты. В комнате стоял отчетливый запах лекарств.

Дед напряженно вглядывался, наконец, узнал, протянул руку:

— А, Сережа, как вы съездили?

— Хорошо, Георгий Александрович, я был в Хантсвилле, выступал с докладом на космическом саммите.

Город был Николаеву неизвестен, пришлось повторять по буквам. Он плохо слышал. Поговорив о его самочувствии, мы перешли к космосу.

— Вы теперь председатель космического общества?

— Президент Московского космического клуба...

— А помнишь, Сережа, как с десяток лет назад ты хотел перевернуть марксизм-ленинизм? Сегодня он уже перевернулся сам. (Это было лишь 4-5 лет назад, после защиты кандидатской диссертации, в пору кризиса и поиска путей.)

— Мне очень нужны экономические и политические знания, Георгий Александрович. Я чувствую, что моя дорога — это сплетение путей: космонавтики, политики, экономики. И ничто не лишнее — от знания техники я не отказываюсь.

— А что вы делаете в своем клубе?

— Пишем концепцию развития отечественной космонавтики, уточняем ее дальнюю цель, место в обществе.

— Скажите, будет космонавтика, наконец, единой для всех государств?

— В Хантсвилле мы обсуждали идею создания мирового космического агентства. Я сказал: «Давайте двигаться шаг за шагом: мировой космический клуб — мировой центр космической философии — мировое космическое агентство».

— В том, что разные страны объединятся для больших проектов в космосе, я не сомневаюсь. Но какие общечеловеческие задачи будет решать космонавтика?

Несколько теряюсь и повторяю заученное: экология, наблюдение Земли с орбиты, связь, навигация, индустриализация космоса,