Миг четко вырисовывался на фоне багряного неба чернымзастывшим силуэтом. Потом он исчез. И вездеход уехал за ним. Двое соскочивших снего солдат шли рядом с участниками все с теми же каменными лицами.

Никто не сказал ни слова. Все слушали. Долго, очень долго доних не доносилось ничего. Только птичьи голоса, ранние майские сверчки дагде-то вдалеке гудение самолета. Потом — резкий окрик, пауза и еще один.

— Готов, — сказал кто-то.

Когда они взошли на холм, они увидели стоящий у обочинывездеход.

Зака нигде не было.

— Где Майор? — заорал кто-то паническим голосом. Это былГриббл, номер 48. — Я хочу видеть Майора! Где он?

Солдаты, идущие рядом, молчали. Все молчали.

— Может, он скажет нам еще речь? — продолжал кричать Гриббл.—Он убийца! Я… Скажу ему это! Скажу прямо в лицо! — в возбуждении он замедлилшаг, почти остановился и солдаты впервые заинтересовались им.

— Предупреждение! Предупреждение 48-му!

Гриббл на мгновение замер, потом быстро, опустив голову,пошел вперед.

Скоро они дошли до вездехода, и он, не торопясь, пополз заними.

В 16.45 Гэррети поужинал — протертое мясо тунца из тюбика,несколько крекеров с сыром и вода. Он заставил себя остановиться. Воды можнопопросить всегда, но концентраты раздадут только в девять утра. А ночью емутоже может понадобиться еда. Обязательно понадобиться.

— Пускай это вопрос жизни и смерти, — заметил Бейкер, — но яне могу ограничивать аппетит.

— Знаешь, мне не очень хочется упасть утром в обморок отголода, — сказал Гэррети.

Хотя это была не такая уж неприятная идея: ничего не видишь,ничего не чувствуешь, очнулся — и ты уже в вечности.

— Думаешь о чем-то? — тихо спросил Бейкер. Его лицо вмеркнувшем свете дня было очень молодым и красивым.

— Да. О многом.

— Например?

— Например, о нем, — Гэррети махнул головой в сторонуСтеббинса, который шел точно так же, как в начале пути. Штаны его высохли. Вруке он все еще держал сэндвич.

— А что с ним такое?

— Ну, почему он здесь и почему он ни с кем не говорит. Иумрет ли он. — Гэррети, мы все умрем. Кроме одного.

— Может, хоть не этой ночью, — сказал Гэррети. Он сказал этолегко, но внезапно его охватила дрожь. Он не знал, заметил ли это Бейкер.

Он повернулся задом, расстегнул молнию и помочился.

— А что ты думаешь о призе? — спросил Бейкер.

— Не вижу смысла думать об этом, — Гэррети застегнулся иповернулся опять, слегка удивленный, что выполнил всю операцию, не получивпредупреждения.

— А я думал. Не о самом призе, а о деньгах.

— Богачи не войдут в Царствие небесное, — сказал Гэррети. Онобгладывал свои ноги — то единственно, что могло ему помешать узнать,существует Царствие небесное или нет.

— Аллилуйя, — сказал Олсон. — После проповеди будут поданыпрохладительные напитки.

— Ты верующий? — спросил Бейкер у Гэррети.

— Не особенно. Просто я не жадный до денег. — Ты был бы,если бы вырос на картофельном супе и капусте. Мясо только по праздникам.

— Может быть, — согласился Гэррети, думая, что бы еще сказать.—Но это, наверное, не самое важное.

— Да, с собой деньги все равно не заберешь, — сказалМакфрис. Он опять улыбался своей кривой улыбкой. — Так ведь? Мы ничего неприносим сюда и, конечно, ничего не уносим.

— Да, но промежуток лучше прожить в комфорте, — сказалБейкер.

— Комфорт! — сказал Гэррети. — Если один из этих болвановтебя пристрелит, тебе уже будет все равно.

— Но сейчас-то мне не все равно, — не унимался Бейкер.

— А если ты выигрываешь? Представь себе, ты месяц думаешь,как ты распорядишься деньгами, а потом выходишь из дома и — бац! — попадаешьпод такси!

С ними поравнялся Гаркнесс.

— Со мной это не пройдет, — сообщил он. — Как только яполучу деньги, я куплю целый парк машин. Никогда не буду ходить пешком.

— Вы не поняли, — Гэррети эта тема почему-то взволновала.

— Картофельный суп или черепаховый, особняк или хижина, —все равно потом тебя положат в ящик, как Зака или Эвинга, и все. Нужно простопринимать все, как есть, вот что я хочу сказать.

— Какое красноречие! — иронически сказал Макфрис.

— А ты? — повернулся к нему Гэррети. — Что ты планируешь?

— Сейчас лично я планирую почесать яйца.

— Так вот, — продолжил Гэррети мрачно. — Вся разница в том,что мы можем умереть прямо сейчас.

Наступило молчание. Гаркнесс опять принялся протирать очки.Олсон еще больше побледнел. Гэррети начал жалеть, что сказал это.

Тут кто-то сзади позвал:

— Слушайте! Эй!

Гэррети оглянулся, уверенный, что это Стеббинс, хотя он никогдане слышал его голоса. Но Стеббинс шел, все так же смотря вниз.

— Что-то я отключился, — сказал Гэррети, зная, чтоотключился на самом деле не он, а Зак. — Хотите печенья?

Он раздал печенье, и наступили пять часов. Солнце повислонад горизонтом. Земля будто перестала вращаться. Те трое или четверо, кто ещешел впереди, замедлили шаг и смешались с остальными.

Гэррети чуть не споткнулся о брошенный пояс. С удивлением онподнял глаза. Олсон держался за талию.

— Я… Уронил. Хотел съесть что-нибудь и уронил, — онзасмеялся, чтобы показать, как это глупо, но резко оборвал смех. — Я голоден.

Никто ему не ответил. Все уже ушли вперед, и подобрать поясбыло некому. Он лежал на белой линии, как свернувшаяся змея.

— Я голоден, — повторил Олсон.

“Майор сказал, что любит остряков", — сказал Олсонкогда-то. Теперь он уже не выглядел остряком. Гэррети осмотрел свой пояс. Унего осталось три тюбика концентратов, крекеры и сыр — довольно плохой.

— Держи, — он протянул сыр Олсону. Олсон взял его, ничего несказав. — Мушкетер, — сказал Макфрис с той же кривой улыбкой.

К половине шестого стало темнеть. В воздухе закружилисьпервые светляки. В низинах клубился молочно-белый туман. Кто-то впередиспросил, что будет, если туман заволокет дорогу.

Ответил голос Барковича:

— А ты как думаешь, балда?