желудок и оттуда незамедлительно требует от меня сойти с ума. Мысленно я показываю ему фигу. Саня задумчиво выпускает дым.

Мой друг Клаузинец

дата публикации:30.03.2023

Утро. Солнце тормошит тебя, липнет к лицу. Ты тянешься, хрустя суставами. Потом поднимаешься и трешь руками лицо. Рядом шелест дыхания девушки. Девушки?! Да! Тебе семнадцать и ты далеко от всех, кто мог бы, что-либо сказать.

Легко… Лето… Осуществленные мечты. Сигареты, кухня с тщательными порезами клеенки и крошками хлеба. Сидишь, подвернув под себя ногу, смотришь на шорох листьев.

Куришь…

Из окна тянет чем то свежим. Шумят машины. Завтра, какой-то экзамен. Завтра. А тебе все равно…

У тебя зашибенское печенье «Спорт» и банка абрикосового компота. Тебе девять. И каникулы, и лето во дворе. О таком ты и не мечтал. Все как-то само образовалось. Сошлось в одну точку. Никого вокруг. Пусто. Шуршание позолоченных листьев. Родители на работе. А у тебя целая банка! И мультик. Долго размышляешь по поводу названия. Болтая эту мысль в вихрастой девятилетней голове.

«Соната»

Мультфильм. Дааа! Вот чего не хватало для полного счастья. Диван и солнце квадратами от рам на полу. Сейчас начнется. Смотришь на усатого дядьку в нелепом пиджаке, из которого торчит пузо. «Сельский час», блииин. Удои молока в Вологодской области. Еще пара мгновений твоей маленькой жизни. Тогда тебе так кажется, что мгновений. Потому что есть печенье. И кислящий компот. И ожидание чего-то. Потому что каникулы. Все разъехались к бабушкам, а ты один…

Но у тебя есть мультик. Ты счастлив, а это немаловажно. Кораблик на экране. Свердловская студия. Трясущиеся серые линии на экране. Музыка. Какая то, блин, музыка, под которую дрожат эти гребанные линии. Титры — наивно думаешь ты, первые пять минут. Ну, ничего. Есть компот в кружке с отбитой ручкой. Подождем. И ждешь оставшиеся двадцать минут. Двадцать минут дрожащих серых линий под музыку.

А потом. Потом — все. Режиссер Клаузинец… Мультипликатор… Оператор-постановщик…

Дальше, ты не читаешь. Тебе девять и ты уже понял, что Клаузинец — это твой враг. Враг всего, что у тебя есть. И будет. Лета, каникул, зашибенского печенья «Спорт», банки абрикосового компота, телевизора и тех двадцати пяти минут украденных у твоего существования. Нет, ты не швыряешь кружку в экран. Ты просто сживаешь кулаки и смотришь. Может, покажут этого Клаузинеца? Прям вот сейчас, возьмут и покажут эту гнусную рожу. Что бы ты запомнил, эту гниду. Отложил его в синапсах на будущее. Окончив школу, поехал в Свердловск. Потом когда-нибудь. Чтобы сказать ему прямо в лицо: «Ох, как ты был не прав, Клаузинец»

Но это потом, не сейчас…

Сейчас лето и солнце… и никого вокруг. Тебе уже почти сорок. И ты сидишь в тени, слушая шорох золоченых листьев. Рядом нет дивана, впрочем, и дом твой уже давно не существует, сгинул вместе с карандашными записями номеров на обоях у телефона. Родителей нет. И друзья твои у бабушек, по большей массе.

Насовсем…

Колька без ног в воняющей мочой комнате. Его медаль. Простая железка с надписью «За отвагу». Он тоже уже у бабушек. Может даже и пьет по-прежнему, сжимая зубы от фантомных болей.

Юрка Меерсон, тот да… тот вообще где-то в другом измерении. «Меерсон Мортгедж Инвестмент» — так оно называется. Это место.

Вика, ушедшая по передозу.

Санька исчезнувший просто так. «Что ты понимаешь, за пару рейсов — подъем в сто тонн баков!». Где он и где его мечты?

Живые и… живые. Все там… Где-то… А ты здесь. Сидишь и думаешь о лете и банке абрикосового компота.

Боевые усы Рубинштейна

дата публикации:27.04.2023

Я смотрю в темноту, подсчитывая потери. Глаз медленно заплывает, а со лба и из разбитого носа сочится кровь. Пахнет гнилыми водорослями и пылью. «Найа Лоримеру» медленно покачивается у причала словно гулящая девка, работающая бедрами. Мелкие волны хлюпают между бортом и стенкой.

— А ты неплохо его отоварил, чувак, — произносит Его величество со смешком. — Теперь ему понадобится тонна льда для причиндал. Надеюсь, теперь у него никогда не будет детей.

Надеюсь, теперь у него никогда не будет детей. Я вспоминаю вытаращенные глаза Зелибобы — следствие меткого удара по кокосам.

— Ты как? — интересуюсь я у товарища. Он ворочается в темноте как медведь в берлоге, устраиваясь поудобней. Прикосновения к металлическим стенкам раскаленного за день канатного ящика причиняют боль.

— Нормально, если не считать зубов. Мне основательно проредили хлеборезку пока ты валялся в отключке. Кажется, придется вывалить пару сотен монет на ремонт, сечешь? Эти доктора такие выжиги, ты бы знал.

Я прислушиваюсь к тому, что происходит снаружи. Полное спокойствие. Откуда — то снизу доносится гул генератора. Почему нас не прикончили сразу? Вот вопрос. Не хотели поднимать шума? Или боятся, что мы не одни? Где Рубинштейн? В любом случае — мы смертники. Костлявая бродит поблизости. Просто еще не пришло наше время.

Заскучавший Мастодонт принимается чем — то хрустеть, как лошадь, разжившаяся сахарком. Зуб даю, что это его любимое лакомство — орешки.

— Будешь? — предлагает он мне.

— Конечно, Толстяк! — я впервые называю его толстяком вслух. Как младший брат старшего. Близость смерти делает нас почти кровными родственниками. Он нащупывает мою руку и щедро делится запасами. Плесневелым арахисом с табачными крошками, впитавшим все невообразимые запахи его кармана.

— Неплохой рубон, да, чувак? — интересуется он из темноты и не дожидаясь ответа начинает рассказывать. — Я их захватил со стола. Помнишь в прошлом месяце приезжала делегация из Метрополии? Нет? Когда графиня пригласила меня на коктейль?

— Не помню, — я шмыгаю носом. Кровь уже почти запеклась.

— Да ты что?! Я тогда разговорился с одним пеньком из начальства. Так он оказывается целый чемпион по скоростному мужскому спуску, прикинь? И не постеснялся всем об этом рассказать. Я ему сказал, что у нас таких четырнадцатилетних чемпионов в каждом дворе несколько штук. И каждый в этом