– У вас еще какие-то вопросы, Иван Иваныч? – спокойно спросил начальник, прикуривая сигарету.

– А-а… статуэтка? – растерянно пролепетал он.

– Какая?.. Ах, да! Она упала. А я и не заметил, фу ты, чёрт!

Начальник руку опустил под стол. Лукавый быстро выпрыгнул из рукава и чугунно замер на полу. Потея холодным потом, Чистоплюйцев поднял статуэтку – тяжёлую, траурно-чёрную, с красным овалом чертячьего рта. Он подержал статуэтку в руках. Разогнуть зачем-то попытался хитрую фигурку.

– Извините, – сказал он, возвращая чёртушку на место. – Всю ночь не спал. Давление.

– Нужно отдыхать, Иван Иваныч. Берегите себя. Вы один из наших самых ценный кадров. – Начальник улыбнулся, отмахнувшись от дыма, и в чёрных глазах у него в то мгновенье плясали весёлые чёртики…

7

Таяли снега, ломались реки, выдавливая крепкий лёд на берега. Возвращались ласточки и гуси-лебеди. Скворцы прилетели к скворечням Горелого Бора – новый доктор заставил развешать на деревьях вокруг больницы. Зелёным пухом по земле запушилась первая трава, заголубели подснежники. Листья на деревьях аж попискивали, раскрывая клейкую почку в тишине… За оградой на полянах жарки заполыхали, марьины коренья. Но больше всего тут кипрей зарозовел – как широкая нежная зорька, если утром глянуть из окна.

– Медоносы, между прочим, первоклассные! – отметил Боголюбов. – Что же зря пропадают?

– Ну, зачем же здря? – сказал завхоз. – Повара из него отменный чаёк заваривать навострились.

– Чаёк – это, конечно, хорошо. Но медок, однако, будет лучше. Да, Яков Пахомыч? Купим в совхозе ульев десятка два, устроим пасеку. С медком-то и житьё послаще покажется нашим горемычным погорельцам.

Яков Пахомыч недовольно сопел. То скворечники, то ульи. Похоже, не соскучишься с этой «новой метлой»: будет всё время пылить перед носом. Равнодушный к работе, ленивый, но всё чаще и чаще беспокоемый доктором «не по делу», как ему казалось, завхоз и уволился бы – не впервой, но почему-то не хотелось покидать Горелый Бор. Ярыгину было трудно распутать узел своих ощущений и переживаний, да и не хотелось ему распутывать. А дело было вот в чём.

Не только преступника тянет на место преступления, но и потомка его может захлестнуть невидимым арканом и потащить куда-то за тридевять земель. Эта тяга таинственна и глубока. А на поверхности лишь плавают простые пустяковые причины: хочу туда, хочу сюда. Вроде сам себе хозяин, ан да нет – предки похозяйничали за тебя.

Один из Ярыгиных был в свое время охранником в лагере на месте Горелого Бора. Яков не докапывался до родовых корней, знал только одно: дед служил где-то в секрете возле золота и сгинул бесследно. Внук бестолково и много бродяжил по белому свету – от Сахалина до Мурманска, но нигде не хотелось кидать якоря: ни у моряков, ни у полярных летчиков, ни у строителей. А возле Горелого Бора заволновался. Заговорила кровь «малинового парня». Ярыгин у геологов работал в то время, тут неподалёку. Поранился на буровой и приехал в сумасшедший дом на перевязку. За высоким забором слышался то крик, то хохот, заставляющий содрогнуться не только человека, но и зверя в тайге поблизости. Яков после перевязки постоял во дворе, послушал дикий рев и ощутил под сердцем странное, пьянящее веселье. И подумал, что это просто-напросто от потери крови с ним сейчас творится «невероятный кайф». Однако дней через пять пришёл сменить бинты – и снова испытал то же самое пьянящее веселье. Не в силах отыскать причины, Ярыгин подмигнул медсестричке – понравилась. Потом увидел главного врача и мимоходом поинтересовался, не нужна ли «рабсила»?

Поначалу устроился он санитаром и вот что удивительно: с первого же дня Ярыгин стал вести себя в Горелом Бору как хозяин, возвратившийся из далёкой отлучки, за время которой его подзабыли и распустились, гады, дальше некуда. Войдя во вкус, этот громадный санитар раздавал направо и налево зуботычины, орал на всех подряд. И даже на своих коллег, на санитаров, он смотрел с каким-то ядовитым презрением и превосходством. В нём была та наглая уверенность, какая парализует всякого мало-мальски порядочного человека. Зло активно, вот в чём суть. Бывший главный врач – и тот стал подспудно побаиваться Ярыгина и сожалеть: взял на свою голову.

Впрочем, этот главный врач сожалел недолго. Врачи довольно скоро тут менялись друг за другом; кто-то сам увольнялся, а кого-то увольняли принудительно. Менялся и Яков Ярыгин. Сорвав свою разбойную охотку в санитарах, он пошёл на повышение – занял освободившееся место завхоза и попритих. Понял, что в один прекрасный день запросто могут турнуть из больнички, если главврачей и тех не милуют.

…Вот почему Ярыгин с недавних пор выбрал такую лукавую тактику – во всём соглашаться с новым главным врачом. Вот и сегодня утром, скрипнув зубами по поводу чёртовых ульев, он переборол себя и улыбнулся, а точнее – широко оскалился.

– Дело говорите, Горислав Николаич! Хорошее дело! Медок – человек! Я в позапрошлом годе советовал начальству: иван-чай, говорю, хочь косою коси, медонос такой, что ого-го… Дак меня ведь это… и слушать не схотели. – Ярыгин рукава чёрной рубахи закатал. – Когда в совхоз прикажете? Что? Прям нынче? Ну да, а что? И правильно! А на хрена откладывать на завтра? Едем, конечно!

8

Летом, пока тепло разнежилось повсюду, и на сеновале можно ночевать. И можно, и даже нужно – для здоровья тела и души.

Боголюбов с большим трудом, но всё-таки добился ремонта больницы. Заставил завхоза мотаться по району в поисках дорогой, добротной мебели. Столы и стулья завезли, шкафы и тумбочки. Новые люстры. Новые ковры, среди которых выделялись «Три богатыря». На окнах цветочные горшки закрасовались. Аквариум появился – созерцание рыбок хорошо успокаивает. Какие-то птички – расписные, заморские, что ли – с утра до вечера позванивали в клетках. В общем, обустроились не абы как – со вкусом.

Не скрывая радости, доктор говорил:

– Золотые канделябры из эбена и новые ковры, отороченные алмазами, мы себе, конечно, не можем позволить, но всё-таки… Смотрите, коллеги дорогие! Совсем другой вид! – Боголюбов сиял как ребёнок. – А то живут бедняги – тюрьма тюрьмой. Здоровому человеку и то тяжело. Стены впитывают и отражают. И стены и предметы. Особенно – цветы. От злого человека даже вянут, если он рядом с ними долго побудет.

Завхоз то и дело кивал головой.

– Да, Горислав Николаич, теперь – красота! И не захочешь, да останесся пожить в таком дурдоме!.. Ну, шутю, конечно. Хорошо и в самом деле. Только – дороговато.

– На здоровье не экономят, Яков Пахомыч.

– В самую точку сказали, ага. Вот и я говорю нашим дунькам в столовой: тушёнку со сгущенкой не тягайте! У кого крадете, дармоеды?

– Что-о? – поразился Боголюбов, мрачнея. – А ну-ка, сейчас же позовите сюда этих Дунек…этих поваров. Или нет, не надо. Сам пойду.

Ярыгин спохватился; лишку болтанул, увлёкся подхалимажем.

– Горислав Николаич, – залебезил он, – я вам с глазу на глаз… как родному доверился. Вы уж меня не продавайте, а ещё отравят, окаянные!..