Предложение было щедрым. Она кормилась от него прежде, когда жажда была сильна. И с его кровью она чувствовала соленый напор, ощущение, что тебя окружает волна, пока доска несется по водяной поверхности.

Сейчас ей это было не нужно. Она все еще чувствовала вкус Чувака. С улыбкой, она отрицательно махнула ему рукой. Она была старейшей, и для нее красная жажда не ощущалась так жестоко. Со времен Чарльза она кормилась гораздо реже. У большинства вампиров было не так – особенно у тех, что происходили от Дракулы. Некоторые носферату становились только голоднее с течением времени, и в конце концов их пожирала собственная жажда. Таких именовали монстрами. На их фоне она была сущей мелюзгой.

Лунный Песик дернул за ворот рубашки, поскреб украшенную сединой бороду. Два года назад Лос-Анджелесский департамент полиции пытался повесить на него убийство, когда в его пляжной хижине обнаружили мертвое тело сбежавшего из дома мальчишки. Она расследовала это дело и сняла с него обвинение. Поэтому он всегда останется благодарен своей «Девчошке» – как она поняла, имя образовалось от объединения слов «девчонка – крошка». Изначально невысокую, ее обратили – «заморозили» – в шестнадцать. После столетий, когда с ней обращались почти как с ребенком, только недавно ее стали принимать за двадцатилетнюю девушку. И только те люди, которые не знали, что в ней нет тепла и что она не совсем живая. Она даже пыталась изучить лицо на предмет появившихся морщин, но от зеркал ей было мало толку.

В отдалении загремели выстрелы. Она взглянула в сторону холмов, где стояли большие дома важных шишек. Веранды были залиты волшебным светом и казалось, что над берегом плывут созвездия НЛО. Стрелять в небо в новогоднюю ночь было традицией богатых в Малибу. Считалось, что началось это с режиссера Джона Милиуса, знаменитого серфера, помешанного на оружии – дурацкое, опасное занятие. Гравитация и инерция были причиной того, что пули всегда падали вниз, но не всегда в воду. При свете дня она потом находила на песке патронные гильзы или куски продырявленного дерева, выброшенные волнами. Однажды под ударом окажется чья-нибудь голова. Впрочем, «Большая среда» Джон Милиуса заставила ее плакать. Фильмы о взрослении, наполненные романтизмом конца эпохи, западали ей в душу, и она таяла. Ей надо сказать Милиусу, что с течением веков это становится только хуже.

Итак, тысяча-девятьсот-восьмидесятые?

Кое-кто считал ее чересчур формальной, потому что она всегда использовала полное название. Но она прожила слишком много «восьмидесятых». В последнюю сотню лет «восьмидесятые» означали Годы Дракулы – 1880-е, когда граф из Трансильвании пришел в Лондон и изменил мир. Помимо прочего, когда он основал свою недолгую Империю, она выбралась из тени вечного вечера к чему-то, напоминающему свет. Это свело ее с Чарльзом – с теплым человеком, с которым она прожила семьдесят пять лет, до его смерти в 1959 году. С теплым человеком, который открыл ей, что она, вампир, все еще способна любить, что она не умерла внутри, когда была обращена. В этом она не была уникальна, но все же такие как она встречались редко.

При обращении вампиры теряли больше, чем приобретали. Привлеченные желанием быть особенными, они умирали и возвращались обратно другими людьми, карикатурами на свои прежние личности. Такие существа были одной из причин, почему она находилась здесь, на самом западном краю континента, где «представители ее вида» оставались все еще сравнительной редкостью.

У других вампиров были логова в районе Большого Лос-Анджелеса: дон Драго Роблез был землевладельцем до того, как штаты государства объединились в Союз. Он спокойно ждал, пока город сомкнется вокруг его гасиенды, а теперь уверенно набирал обороты в качестве политического деятеля – калифорнийский ответ Европейскому Движению Трансильвании барона Мейнстера. И немногочисленные долгоживущие звезды музыки и кино из числа тех, кто отражается в зеркале и чьи голоса можно записать на пленку. У этих были замки в испанском стиле на Бульваре Сансет – как у вечного ребенка и бога рок-музыки Тимми Валентайна или звезды немого кино Дэвида Генри Рейда. Большинство – преимущественно мелкие хищники, – населяли трущобы Анджелино и наживались на людях попроще, лишая их иллюзий и крови, или занимаясь этой новой мерзостью – продавали шприцы со своей кровью («драк») бедолагам, подсевшим на этот наркотик («дампирам»); тем, кто хотел быть вампиром по ночам, но у кого не хватало духу пройти весь путь.

Однако ей следовало быть благодарной этим мерзавцам; работой ее обеспечивали по большей части как раз те люди, которые связались с непутевыми вампирами. У отвергнутых партнеров и убитых горем родителей ее репутация по спасению жертв из когтей хищников ценилась на вес золота. Иногда ей приходилось заниматься раскодированием – вправлять обратно мозги деткам, которых она вытаскивала из лап культов всех сортов. Сейчас возникали верования куда более странные, чем католицизм, или даже вампиризм: Лунатики, Эзотерический Орден Дракона, Бессмертология, Психоплазмика.

До нее донесся обрывок очередной песни:

«Голос сказал: Папуля, сотни простаков так и ждут, чтоб их подсадили на новую религию»[113].

Как обычно, она просидела до конца вечеринки. Ночные часы пролетели, и край горизонта цвета морской синевы приобрел дивный бирюзовый оттенок. Надвинулся январский холод – он разогнал от барбекю и с пляжных полотенец по кроватям теплых, еще способных чувствовать людей.

Марти Бернс – звезда ситкомов, переживающая в данный момент глобальный спад в карьере, отрубился лицом вниз на холодном песке перед ее трейлером. Она накинула на него найденное одеяло. Он пробормотал что-то в пьяно-наркотическом сне, пока она подтыкала одеяло вокруг. Марти был веселым, шумным человеком, даже будучи в состоянии нестояния. Но «Соль и перец» – звездное шоу, гонорар от которого он теперь проматывал, было совершенно лишено настоящего юмора. Неживые люди на записи искусственного смеха надрывали бока над шутками, еще более неживыми, чем они сами.

Год начался с умеренно доброго дела, хотя для решения проблемы, что глодала парня изнутри, лучше было бы промыть ему желудок и оттащить к АА[114]. Она ляжет спать позже утром, заперевшись в своем комфортабельном трейлере – в большом металлическом гробу, оборудованном всем необходимым. Из всех домов, что были у нее за долгие годы, этот был самым любимым. Трейлер был хромирован везде, где только возможно, и специально оборудован стальными ставнями на окнах и люке в крыше, которым никогда не пользовались. Экономия пространства вынудила ее ограничить количество вещей – весьма немногочисленных для такого долгого срока – только самыми важными: уродливые украшения из ее средневекового детства, кое-какие книги Чарльза и его письма, граммофон Дансетт с электрическим набором пластинок, ее любимый автоответчик, безвкусное мексиканское распятие со светящимися глазами, которое она держала у себя чтобы доказывать, что она не «из тех» вампиров, резиновую уточку с особой историей, два приличных официальных платья и четыре пары викторианских туфель (сделанных на заказ под ее крошечную ножку), переживших все, что было сделано в этом столетии, и способных продержаться еще десятки лет. В дороге она могла подчиниться капризу и использовать красный, словно пожарная машина, «Плимут Фьюри» 1958 года, но трейлер был гораздо удобнее.