Я приготовилась к тому, что он начнет содомировать меня, ноне произошло ничего подобного. Этот странный юноша ограничился тем, что началвыщипывать волоски из моей промежности и облизывать их; на мои негодующиепротесты он отвечал, что я еще дешево заплатила за его услугу. Через четвертьчаса такой неприятной и весьма болезненной процедуры он ушел из туалета, хотятак и не испытал оргазма. Вскоре я узнала, что все, сказанное им осестрах-близнецах, было чистейшей воды выдумкой, что клевета возбуждает егосильнее всего и что таким образом он делает женщин чем-то себе обязанными и,пользуясь этим, подвергает их такому обращению.

Когда я возвратилась в залу, там звучала приятная музыка;объявили ужин, и я вместе со всеми вошла в роскошный обеденный зал. Он былукрашен таким образом, что обедающие чувствовали себя как в лесу; средидеревьев были устроены полянки, и на каждой был накрыт стол на двенадцатьперсон. С деревьев свисали гирлянды нежных ароматных цветов, а тысячи свечей,расставленных с не меньшим искусством, чем в зале для ассамблей, создавалимягкое неназойливое освещение; каждый стол обслуживали две девушки-служанки иделали свое дело быстро, изящно и без суеты. На ужине присутствовали не болеедвухсот человек — все остальные находились в сералях. Стол можно было выбиратьпо своему желанию и в кругу близких по духу людей наслаждаться негромкойкамерной музыкой, которая вдохновляла присутствующих на невоздержанность Комуса[93] и на всевозможные бесчинства Киприды.

Вернувшаяся из сераля Клервиль села рядом со мной; еевозбуждение красноречиво свидетельствовало о недавних излишествах:металлический блеск в прекрасных глазах, пунцовые щеки, растрепанные волосы,ниспадающие на грудь и спину, грубые непристойные речи — весь ее облик и ееповедение носили на себе следы нерастраченного еще вдохновения и делали ее восто крат обольстительнее; я наклонилась к ней, и мы поцеловались.

— Мерзавка, — улыбнулась я, — в каком океанеужасов ты искупалась?

— Не завидуй, — отвечала блудница, — вследующий раз я своей собственной рукой брошу тебя в этот океан и поверь, этобудет очень скоро.

За нашим столом сидели: две сестрицы, с которыми янаслаждалась в туалетной комнате, две сорокалетние дамы с необыкновенно умнымии одухотворенными лицами, еще две исключительно привлекательные девушкидвадцати и двадцати пяти лет, а также шестеро мужчин.

Благодаря продуманному расположению полянок из-за каждогостола хорошо были видны все остальные. В зале витал явственный дух цинизма,который заключался в том, что любой поступок, продиктованный похотью, не могоставаться незамеченным.

Я стала свидетельницей необычного зрелища, зрелищаневероятной похоти, рожденной в поистине порочном и извращенном мозгу. А я-то,наивная, думала; что с головой окунулась в либертинаж, что мне больше нечемуучиться! Я поняла в тот вечер, что в глазах этого блистательного общества ябыла всего лишь неоперившимся птенцом. Ах, друзья мои, какие мерзости, какиеужасы, какие жуткие эпизоды я увидела здесь! Некоторые обедающие то и деловставали из-за стола и удалялись в отхожее место — о, простите! — втуалетную комнату, где исполнялись любые их желания, которые были законом длячелядинцев. Кроме того, я заметила, что присутствующие каким-то естественнымобразом разделились на господ и рабов, причем последние, зная, что в скоромвремени их роли поменяются, с готовностью исполняли все приказы первых.

Сидя на своем троне, точно таком ж, как в общей зале,президентша внимательно следила за порядком. Разговоры велись негромкимголосом, словно в храме Венеры, чья статуя, кстати, стояла в беседке, увитоймиртом и розами; казалось, будто собравшиеся здесь идолопоклонники не смеютнарушить торжественную службу грубыми выкриками, неуместными в этой изысканнойобстановке.

Вслед за яствами появились легкие тончайшие вина и сытныемясные блюда, еще более обильные, чем те, что подавались во время самойтрапезы. Наступил момент, когда все члены Братства слились в одну грандиознуюгруппу; ни один человек не оставался пассивным зрителем, и из этой шевелящейсямассы слышались лишь сладострастные вздохи и стоны, изредка прерываемыепронзительными вскриками, которые венчали оргазм. И вновь я оказалась объектомнатиска, еще более бурного, чем прежде; через мои руки прошли многочисленныепредставители обоего пола, ни один кусочек моего тела не осталсянеоскверненным; я вышла из этой свалки с изрядно потрепанными ягодицами,утешаясь тем, что и сама потрепала немалое их количество. Солнце клонилось кзакату, когда я ушла домой, измученная и выжатая, как губка, всем, что со мнойпроисходило, и проспала больше суток беспробудным сном.

Месячный испытательный срок показался мне вечностью, но вот,наконец, он остался позади, и я получила вожделенное право войти в сераль. Моейпроводницей, разумеется, стала Клервиль, сгоравшая от желания показать мне то,о чем я мечтала весь этот месяц.

Мне кажется, я не видела ничего более восхитительного, чемэти серали, а поскольку помещения с мальчиками и помещения с девочками как двекапли воды походили друг на друга, я ограничусь описанием только одного из них.

Каждый из сералей, расположенных в противоположных концахздания, состоял из четырех комнат, соседствующих со спальнями персонала икамерами для пыток; большие комнаты предназначались для тех, кто предпочиталразвлекаться в обществе, а отдельные камеры — для любителей уединенных утех; вспальнях размещались обитатели сераля. Обстановка была выдержана в безупречномвкусе, особой элегантностью отличались камеры, напоминавшие уютные домашниецеркви, посвященные распутству, где имелись все необходимые орудия иинструменты, чтобы вдохновлять идолопоклонников. За порядком надзирали четыредуэньи, они забирали у посетителей билеты, интересовались их желаниями иподбирали нужный персонал; кроме них к нашим услугам всегда были хирург,акушерка, два кнутобоя, палач и тюремщик, все они отличались меланхолическимвыражением лица.

— Если ты думаешь, — заметила мне Клервиль, —что эти служители наняты случайным образом из соответствующей среды, тыошибаешься: они — такие же либертены, как и мы, только не столь богатые, они неимеют возможности заплатить вступительный взнос и исполняют свои функции безжалованья, ради собственного удовольствия. Некоторые получают стипендии, другиедовольствуются тем, что им предоставляют кое-какие привилегии.

Во время службы все эти люди были одеты в устрашающиекостюмы: тюремщик был перепоясан ремнями, на которых болтались связки тяжелыхключей, кнутобой, носил на себе целый арсенал хлыстов и многохвостых плеток, ана боку палача, смуглого мрачного субъекта с закатанными рукавами и страшнымиусами, висели сабля и стилет. Увидев Клервиль, палач поднялся со своего стула иприветствовал мою подругу почтительным поцелуем.

— Я вам понадоблюсь сегодня, досточтимая содомитка?