— Ваш совет, Клервиль, — сказала я, —великолепен, сомнений нет, однако вряд ли он мне необходим. У меня уже естьопыт в области порока, и душа моя не требует подкрепления. Я иду той жедорогой, что и вы. Поэтому обещаю, что вы не увидите во мне замешательства иликолебания в любом деле, которое принесет мне материальную выгоду илиудовольствие.

— Милая моя, — нежно произнесла Клервиль,привлекая меня к себе, — я тебя умоляю: никогда не сворачивай с этого путии не служи другим богам.

Как-то раз, после этого разговора, Клервиль заехала ко мне ипредложила нечто неслыханное. Я забыла сказать, что в это время начиналсяВеликий Пост.

— Ты не желаешь совершить религиозный обряд?

— Вы с ума сошли!

— Нисколько. У меня недавно появилась совершеннопотрясающая идея, и мне нужна твоя помощь. В кармелитском монастыре есть одинтридцатипятилетний монах-послушник, на мой взгляд это не просто великолепныймужчина, а само средоточие всех мужских достоинств; я присматриваюсь к нему ужеполгода и твердо решила, что он должен удовлетворить меня, поэтому мы сделаемтак: пойдем к нему на исповедь, расскажем ему что-нибудь непристойное, онвозбудится, и я абсолютно уверена, что большего не потребуется, потом затащимего в укромное местечко, лучше всего в его келью, и выжмем из него все соки. Ноэто еще не все: после этого отправимся на причастие, украдем облатки, принесемих домой и найдем другое, совсем нехристианское, применение этим отвратительнымсимволам.

Я пришла в восторг, но осмелилась заметить, что из двух этихпредложений первое вдохновляет меня больше.

— С тех пор, как я перестала верить в Бога, —пояснила я, — профанация, которую вы предлагаете, кажется мне чистейшим ив высшей степени бесполезным ребячеством.

— Верно, это ребячество, — ответила она, — яи не отрицаю этого. Однако оно воспламеняет мое воображение, кроме того, такиепоступки надежнее всего оберегают от возврата к предрассудкам, потому чтонельзя всерьез принимать вещи, с которыми обращаются подобным образом. Стоит лидобавлять к этому, что я все еще сомневаюсь в твоей непреклонности?

— Ах, Клервиль, выбросьте из головы все своисомнения! — возмущенно заговорила я. — Вы ошибаетесь, дорогая, и бытьможет, мой атеизм укоренился еще глубже, чем ваш. Во всяком случае он непокоится на таких глупостях, какие вы предлагаете. Да, я присоединюсь к вам,потому что эта затея вам нравится, однако для меня это будет просто мимолетнымразвлечением, но ни в коем случае не послужит укреплению моего духа.

— Если хочешь, Жюльетта, — кротко сказалаКлервиль, — мы сделаем это ради одного лишь развлечения.

— Соблазнить монаха через посредство исповеди —прекрасный и достойный поступок, однако, согласитесь, звездочка вы моя путеводная,что осквернить круглый кусочек теста, который по чистой случайности сделалсясвятыней для идиотов, — это то же самое, что разорвать или сжечь клочокбумажки.

— Согласна с тобой, но твой клочок бумажки не являетсясвященным атрибутом, между тем как половина Европы придает исключительноезначение облатке, которую они с трепетом называют телом христовым, и распятию,вот почему я обожаю профанировать их: я оскорбляю тем самым общественноемнение, которое немало меня забавляет, я плюю на предрассудки, которыми меняпичкали в детстве и отрочестве, я изгоняю их из своего сердца, и это менявозбуждает в конце концов.

— Тогда идемте, — сказала я, поднимаясь.

Наши простые безыскусные туалеты как нельзя лучшесоответствовали нашему намерению; брат Клод, несомненно, принял нас заобразцовых добропорядочных прихожанок и немедленно занял свое место висповедальне.

Первой открыла огонь Клервиль. Когда настала моя очередь, японяла по напряженному молчанию бедного монаха, что моя подруга ринулась ватаку с открытым забралом и что следует изменить тактику.

— О, отец мой, — проворковала я, — снизойдетели вы выслушать ужасные вещи, в которых я хочу исповедаться.

— Мужайтесь, дитя мое, — запинаясь, пробормоталКлод, — ибо велика доброта и милость Господа, и Он поймет вас. Так в чемвы хотите признаться?

— В тяжких прегрешениях, отец мой, в грехах, на которыекаждодневно толкает меня мое невероятное распутство; хотя лета мои невелики, янарушила все заповеди, а главное, я перестала, — да, да, перестала! —молиться, и душа моя не принимает Бога. Помолитесь же за меня, потому что я вполном отчаянии! А мои отвратительные поступки… Вы содрогнетесь, когда о нихуслышите, и я право не решаюсь…

— Вы замужем?

— Да, святой отец, но не проходит и дня, чтобы я необманывала своего супруга самым отвратительным образом.

— Выходит, у вас есть любовник или, может быть, винойтому общество, в котором вы живете?

— Меня постоянно терзает непонятная, неукротимаястрасть к мужчинам, да и к женщинам также. Страсть ко всему развратному…

— Может быть, все дело в вашем темпераменте? Возможно,он слишком несдержан…

— Не то слово, отец мой! Он у меня ненасытен. Он всеглубже и глубже увлекает меня в пучину порока, и я боюсь, что не выдержубольше, и никакая религия мне не поможет. Но смею ли я признаться, что прямосейчас, в этот самый момент, я испытываю удовольствие от нашей тайной беседы, уменя уже начинаются судороги… Я знаю, что нет мне прощения, но ведь я пришласюда в поисках Бога, и кого же вижу в этом святом месте? Обольстительного мужчинув рясе, но, увы, не Спасителя. Бедняга дрожащим голосом прервал мои излияния:

— Дочь моя, меня безмерно огорчает ваше состояние итолько великое покаяние и великое искупление…

— Ах, я готова вынести все, что угодно, лишь бы сноваувидеть вас! Ну почему служители Бога бывают столь очаровательны, почему ониотвлекают нас от того единственного, ради чего мы приходим сюда? Знайте же,святой отец, что наша беседа не наполнила мою душу покоем, напротив… Слова вашивстревожили мне не совесть, а сердце: я пришла искать мира и успокоения, нообрела только вожделение… Можем ли мы встретиться в другом месте? Меня пугаетэтот мрачный ящик. Я умоляю вас хоть на короткое время перестать быть божьимчеловеком, умоляю хоть на мгновение сделаться возлюбленным Жюльетты!

Возбуждение Клода выдало в нем истинного кармелита: святойотец мгновенно капитулировал перед молочно-белыми грудями с розоватыми сосками,которые я, как бы невзначай, выставила напоказ, перед моими сверкающимиглазами, отчаянными жестами, перед моими спотыкающимися речами, которыесвидетельствовали о моей греховной страсти.

И он заговорил по-другому, сдерживаясь из последних сил:

— Ваша прекрасная подруга только что предлагала мневещи, на которые намекает ваш блуждающий взор и которых я сам страстно жажду…О, вы — две сирены, ваши сладкие речи кружат мне голову, я не могу большесопротивляться… Давайте уйдем из церкви, у меня есть маленькая комнатканеподалеку, и если вы согласны, я сделаю все, что в моих силах, чтобы утешитьвас.