— Вы совершенно правы! — воскликнул Мануэль. — Можете упасть мертвым у меня на глазах, и мне будет не больше дела, чем если бы умерла собака».

Нет ничего удивительного в том, что многие парижане считали Джеймса наследником Натана.

Однако совсем неясно, обладал ли Джеймс такой же властью внутри семьи Ротшильдов, что и его брат. Несомненно, после смерти Натана он попытался навязать свою власть племянникам. Одно из первых писем, написанных Лайонелу и его братьям при новом руководстве в 1836 г., было составлено вполне недвусмысленно: «Сердечно прошу вас, дорогие племянники, уделять моим письмам немного больше внимания, потому что, откровенно говоря, сегодня я очень зол: мне очень бы хотелось по-прежнему работать с Лондоном так же, как я работал в прошлом с вашим покойным отцом, а не доказывать свою точку зрения в письмах, ибо компанией можно управлять хорошо лишь в том случае, когда обращаешь столько же внимания на более мелкие операции, как и на крупные».

За этим он перечислил три конкретных случая, когда представители Лондонского дома, по его мнению, были повинны в грехе бездействия. В течение последующих десяти лет такие выговоры делались довольно регулярно. Как правило, Джеймс упрекал племянников в том, что они слишком поглощены охотой и не успевают читать его письма, не то что отвечать на них. Кроме того, намеки на то, что раньше, при жизни Натана, все было лучше, регулярно высказывали не только Джеймс, но и другие братья. «Теперь вы видите, как я был прав, — покровительственно писал Соломон в сентябре 1837 г., — когда писал вам о коммерческих сделках. Теперь вам придется признать это, дорогие дети… Мы должны пробить операцию с векселями… Именно так всегда выражался ваш покойный отец. Всякий раз, как он замечал, что нас хотят оттеснить, он писал мне: „Дорогой брат, мы должны пробить это дело“. И не важно, получим ли мы прибыль или понесем убытки — мы не должны, не имеем права позволять другим идти по нашим головам, иначе нас просто столкнут с дороги. Надеюсь, что вы прислушаетесь к моему совету, милые племянники; получаем ли мы прибыль или несем убытки, мы должны пробиваться вперед».

Вскоре после того Джеймс вынужден был указать, «что при жизни ваш дорогой папа обычно давал нам векселя со скидкой в 2У2 процента… а поскольку хорошие векселя сейчас можно свободно дисконтировать в Лондоне по 3 процента, другие банки этим пользуются… так что, если вы хотите, чтобы мы могли конкурировать с ними и получать прибыль, вы должны предоставлять нам векселя на тех же условиях». Амшель играл на тех же струнах. В 1839 г. они с Джеймсом согласились, что «потеря нашего дорогого брата Натана стала тяжким ударом; трудно ждать от молодежи того же почтения, страха и доверия, что и от старшего поколения».

Однако — на что намекает просьба Джеймса о предоставлении скидки — самое серьезное недовольство «континентальных» Ротшильдов вызывало то, что Лондонский дом пренебрегал их интересами; как мы видели, то же самое подразумевалось в ряде случаев и до смерти Натана. В самом деле, в пользу того, что сыновья Натана успешно отстаивали свою относительную автономию, говорит то, что такие жалобы начались снова спустя год с лишним после его смерти. Впоследствии они повторялись часто. Например, в сентябре 1839 г. Джеймс обвинил Лондонский дом в том, что он забирает половину прибыли от операций в Испании, хотя все риски несет Парижский дом. «По-моему, вполне законно и справедливо, — брюзгливо жаловался он, — чтобы мы распределяли доходы от остальных коммерческих сделок, при которых Парижский дом рискует так же, как и Лондон, чтобы ни у одного дома не было преимущества перед другими, ибо, как только один дом замечает подобное поведение у другого, возникает недоверие, а в результате все может просто рухнуть, Боже упаси». Через неделю он повторил свой упрек. «Пока я жив, — писал он Нату, — я никогда не буду довольствоваться тем, что один из наших домов станет искать преимущества над другим или допускать несправедливость [по отношению к другому дому]». Но, «когда вы [Лондонский дом] видите, что операция идет гладко, вы говорите: „Давайте оставим все здесь“, когда же операция не идет гладко, вы делитесь невзгодами с Парижским домом. Мой милый и добрый Нат, подобное отношение… лишь порождает неприязненные письма». Такие мелкие разногласия в связи с расчетами между домами учащались. Трения возникали и в 1840, и в 1841 гг., когда и Джеймс, и Амшель обвиняли племянников в том, что они посылали векселя в конкурирующие банки в Париже и во Франкфурте.

Молодых Ротшильдов, в свою очередь, раздражали старики. «Поверь, очень досадно договариваться с людьми, которые так любят читать назидания в денежных делах, — жаловался Энтони Лайонелу в то время, когда все четыре дяди воспылали чрезмерным интересом к планам его женитьбы. — Имей в виду, хотя дядя Карл твой тесть, чем меньше иметь дела с этим господином, тем лучше». Еще одним источником для недовольства стало завещание Амшеля, которое он постоянно изменял в надежде получить некий рычаг давления на племянников.

На самом деле в том, что касается активов, Лондонский, Парижский и Франкфуртский дома примерно сравнялись и ни один из них не находился в том положении, чтобы диктовать свою волю другим, как когда-то диктовал Натан. «Милые мои племянники, — вынужден был извиняться Джеймс после ссоры в марте 1838 г., — я очень доволен вами и страстно прошу вас не воспринимать мои слова буквально, потому что здесь мы вынуждены мириться с такими притеснениями, что иногда нервы не выдерживают… и я легко выхожу из себя». И положение Джеймса было не таким, чтобы доминировать над братьями. Когда Амшель в очередной раз пригрозил отойти от дел по причине слабого здоровья, Джеймс поспешил во Франкфурт; однако бремя ответственности, естественно, легло на Соломона, его сына Ансельма и Майера Карла, старшего сына Карла, что отражало более тесную сплоченность Франкфурта, Вены и Неаполя. Зимой 1838/39 г., когда сам Джеймс серьезно заболел, ему пришлось отказаться от всякой мысли о том, чтобы играть роль «главнокомандующего». Более того, до 1848 г. у него почти не было случая открыто противостоять пожеланиям старших братьев. Как заметил Нат, когда Соломон потребовал для себя больший пакет акций железных дорог и облигаций государственного займа, «здесь мы привыкли уступать Франкфурту».

Как и в прошлом, старшие Ротшильды стремились противодействовать центробежным тенденциям, взывая к священному принципу братского «согласия». «В чем была до сих пор наша сила? — убеждал Джеймс в 1839 г., когда снова не сошелся в мнении с племянниками. — Только в том, что все знали, что один дом поддержит другой… Как вам хорошо известно, благосостояние нашей семьи ближе моему сердцу, чем что-либо другое». В 1841 г. Амшель так забеспокоился из-за междоусобных распрей, что разослал всем братьям и племянникам страстный призыв к семейному единству, призывая воспоминание о Майере Амшеле: «Давайте снова делать дела в мире и согласии и не ссориться друг с другом, — умолял Джеймс на следующий год. — Если между нами царит мир, это лишь пойдет нам на пользу… и мы и вы ни в чем не будем знать недостатка».

В том же году, когда партнеры встретились в Париже, было принято благоразумное решение оставить договор 1836 г. без изменений. Как писала Ханна, «старшие братья как будто довольны тем, как обстоят дела, и не требуют перемен». Впрочем, она многозначительно добавляла: «Поскольку каждая контора… имеет собственный капитал, она должна быть независимой, и нужно регулировать доходы каждой стороны, чтобы все заинтересованные стороны были равны… так как капитал старших партнеров намного больше, у них больше прав голоса». Так же считали ее старшие сыновья. Два года спустя Лайонелу удалось внести изменения в договор о сотрудничестве в соответствии именно с этими принципами. Официально изъяв 340 250 ф. ст. из их личной доли в совместном капитале, он и его братья привели свои доли — и, следовательно, объем получаемых ими годовых процентов, которые они рассчитывали как 3 % от этой доли, — в соответствие с долями их дядей, покончив с положением, по которому Натан был самым крупным «акционером».