Установился — точнее, восстановился — образец, которому следовали до 1870-х гг.

Насколько счастливыми были такие устроенные родителями эндогамные браки — вопрос спорный. Женитьба Джеймса на Бетти многим современникам казалась браком красавицы и чудовища. «Она красива — он вульгарен» — так отзывался о новобрачных британский дипломат лорд Уильям Рассел в 1843 г.; других поражали утонченные манеры Бетти и ее высокая культура. Примерно так же расценивал пару Генрих Гейне, хотя он никогда не недооценивал интеллекта Джеймса; и такая оценка недалека от изображения Бальзаком Нусингена и его жены — хотя Бальзак подчеркивал изначальную грубость мадам Нусинген. Впрочем, судя по письмам Бетти, она питала неподдельную и глубокую привязанность к мужу, и нет никаких свидетельств семейных раздоров между ними.

Лайонел и его кузина Шарлотта, которые поженились в 1836 г. в Лондоне, также казались людям посторонним плохой парой. Лайонел был человеком трудолюбивым, добросовестным, преданным отцовской компании и делу еврейской эмансипации. Однако он не отличался страстностью и утонченными культурными запросами. Говоря о Сидонии: «…он был восприимчив к глубоким чувствам, но не для отдельных людей», возможно, Дизраэли имел в виду Лайонела. Она же, наоборот, была не только очень хорошенькой, но и одной из самых интеллектуально одаренных Ротшильдов своего поколения. Судя по часто язвительному, чтобы не сказать злорадному, тону ее многочисленных писем и дневников — с тревожным подтекстом, который свидетельствует о разочаровании и скуке, — трудно поверить, что ее совершенно устраивала роль «баронессы де Ротшильд», жены, матери, хозяйки дома и благодетельницы человечества. «С тех пор как я стала твоей женой, — писала она мужу в редком порыве откровенности, — я вынуждена была делать то, что хотят другие, и никогда — то, чего хочу я. Надеюсь, я получу компенсацию на небесах». Дизраэли намекает на такое положение, описывая отношения супругов Невшатель в «Эндимионе»: «Адриан женился, будучи очень молодым. Невесту ему подобрал отец. Выбор казался хорошим. Она была дочерью видного банкира, и сама, хотя это не имело особого значения, владела большим состоянием. Она была женщиной способной, высокообразованной… И все же миссис Невшатель не была довольна; и, хотя она ценила выдающиеся качества своего мужа и относилась к нему не только с привязанностью, но и с почтением, она почти не способствовала его счастью, как полагалось ей по статусу. И по этой причине… миссис Невшатель усвоила не просто презрение к деньгам, но абсолютную ненависть к ним… В одном отношении союз Адриана и его жены нельзя было назвать несчастливым… Адриана… так поглощали собственные великие дела, он был в то же время человеком такого безмятежного темперамента и такой превосходной воли, что самые утонченные фантазии его жены не оказывали ни малейшего влияния на ход его жизни».

Однако, какие бы частные невзгоды ни возникали вследствие браков между родственниками — а о них мы можем лишь гадать, — все заинтересованные стороны ощущали или постепенно начинали ощущать клановое коллективное единство, к чему и стремились представители старшего поколения семьи. Лучше всего подобный подход иллюстрирует то, как остальные члены семьи, не в последнюю очередь Шарлотта, относились к Ханне Майер.

Ханну Майер не навек подвергли остракизму. К 1848 г., если не раньше, она и ее муж были уже в таких хороших отношениях с ее старшим братом, что он передавал подарки для их детей, Артура и Бланш, и приезжал к ним в гости в Гарболдишем. Что еще удивительнее, Бетти в 1849 г. сообщала сыну, что она «помирилась с ХМ» и «приглашала ее к нам домой», когда Фицрои приезжали в Париж. Но в семейном кругу к Ханне Майер всегда относились с таким же презрением, с каким викторианское общество относилось к «падшим женщинам». Как самые настоящие представительницы викторианского общества, сестра Ханны Майер Луиза и ее кузина и невестка Шарлотта склонны были истолковывать все несчастья, постигшие Ханну Майер, как своего рода божественную кару. В 1852 г. они с мрачным удовлетворением отмечали «ярость» Ханны Майер, когда ее мужа обошел лорд Абердин, получивший пост секретаря адмиралтейства. Когда через шесть лет умер сын Фицроев Артур (он упал с пони), даже их племянница Констанс, которой тогда было всего пятнадцать, «невольно подумала, что все несчастья и огорчения, которые постигли бедную тетю Ханну Майер, стали наказанием за то, что она отреклась от веры своих отцов и вышла замуж без согласия матери. Все горе, какое она причинила своей матери, она теперь вдвойне испытывает сама». Смерть на следующий год самого Генри Фицроя почти довершила образ Немезиды. Теперь недоставало такого же ужасного конца для самой Ханны Майер и ее дочери Бланш. Этого оставалось ждать недолго — во всяком случае, так казалось Шарлотте де Ротшильд, в письмах которой к младшему сыну Леопольду подробно, с показным сочувствием, но плохо скрываемым злорадством, описан каждый шаг на пути болезней и упадка Фицроев.

В феврале 1864 г. Ханна Майер серьезно заболела: Шарлотта сообщала, что у нее «огромная опухоль на спине, похожая на верблюжий горб», и «она выглядит просто ужасно — лицо белое, ввалившееся, изборождено глубокими морщинами, с выражением крайнего страдания. Сердце разрывается, когда видишь, как ей больно. Опухоль на спине у нее просто огромна и доставляет ей сильные мучения. Однако, хотя она вся дрожит от боли, она не желает говорить ни о чем, кроме светских приемов. Ее мысли постоянно вертятся вокруг свадьбы». Кажется, единственное, что занимало тогда Ханну Майер, — необходимость найти подходящего мужа для дочери. Как не преминули заметить все ее родственники из семьи Ротшильд, все рассматриваемые «кандидаты» были христианами; более того, возникло очевидное расхождение между ее идеалом — «она не желала и слышать» о лордах Лоуборо, Сефтоне и Ковентри, хотя маркиза Бландфорда считала вполне приемлемым — и действительными кандидатами. Пусть Бланш была хорошенькой и одаренной в художественном смысле, однако она не считалась выгодной партией. С одной стороны, она была отрезана от своих родственников Ротшильдов; с другой стороны, по неофициальной иерархии Фицроев, она считалась низкорожденной.

В конце концов Бланш вышла замуж за художника и архитектора сэра Куттса Линдси. На первый взгляд он процветал, но вел богемный образ жизни и был вдвое старше невесты. Он владел имением в Шотландии, получал доход в размере десяти тысяч фунтов в год, подозрительно близко дружил с леди Вирджинией Сомерс. Его окружала целая свита любовниц плебейского происхождения и незаконнорожденных детей. Когда Шарлотта нанесла один из бесчисленных наполовину покровительственных, наполовину злорадных визитов в дом невестки на Аппер-Гроувенор-сквер — якобы для того, чтобы поздравить ее, — она «нашла ее очень больной, раздираемой самыми противоречивыми чувствами; она плакала и рыдала, почти крича, и ее в самом деле стало так жаль, что поздравления замерли у меня на губах. Строго между нами, она не совсем довольна замужеством дочери, поскольку жениху сорок лет и у него седые волосы; возможно, она, по своему тщеславию, метила выше и предпочла бы видеть своим зятем аристократа с важным титулом».

По иронии судьбы, Бланш последовала примеру самой Ханны Майер, которая за двадцать пять лет до нее выбрала себе мужа по любви и вышла за него вопреки пожеланиям матери. Хотя последняя старалась сделать хорошую мину при плохой игре — она настаивала, что сэр Куттс «самый очаровательный человек, какого я когда-либо встречала», — Шарлотта, описывая жениха Бланш, не упустила ни одного недостатка (она называла его «колоритным», «кривобоким», его подарки невесте она сочла жалкими и т. д.).