– Ну, чего плакать! Вам непременно надо сцену? На ком-нибудьзлобу сорвать? Ну и рвите на мне, только скорее, потому что время идет, а надорешиться. Напортили чтением, скрасим балом. Вот и князь того же мнения. Да-с,не будь князя, чем бы у вас там кончилось?

Князь был вначале против бала (то есть против появления ЮлииМихайловны на бале, бал же во всяком случае должен был состояться), но последвух-трех таких ссылок на его мнение он стал мало-помалу мычать в знаксогласия.

Удивила меня тоже уж слишком необыкновенная невежливостьтона Петра Степановича. О, я с негодованием отвергаю низкую сплетню,распространившуюся уже потом, о каких-то будто бы связях Юлии Михайловны сПетром Степановичем. Ничего подобного не было и быть не могло. Взял он над неюлишь тем, что поддакивал ей изо всех сил с самого начала в ее мечтах влиять наобщество и на министерство, вошел в ее планы, сам сочинял их ей, действовалгрубейшею лестью, опутал ее с головы до ног и стал ей необходим, как воздух.

Увидев меня, она вскричала, сверкая глазами:

– Вот спросите его, он тоже всё время не отходил от меня,как и князь. Скажите, не явно ли, что всё это заговор, низкий, хитрый заговор,чтобы сделать всё, что только можно злого, мне и Андрею Антоновичу? О, ониуговорились! У них был план. Это партия, целая партия!

– Далеко махнули, как и всегда. Вечно в голове поэма. Я,впрочем, рад господину… (он сделал вид, что забыл мое имя), он нам скажет свое мнение.

– Мое мнение, – поторопился я, – во всем согласно с мнениемЮлии Михайловны. Заговор слишком явный. Я принес вам эти ленты, ЮлияМихайловна. Состоится или не состоится бал, – это, конечно, не мое дело, потомучто не моя власть; но роль моя как распорядителя кончена. Простите моюгорячность, но я не могу действовать в ущерб здравому смыслу и убеждению.

– Слышите, слышите! – всплеснула она руками.

– Слышу-с и вот что скажу вам, – обратился он ко мне, – яполагаю, что все вы чего-то такого съели, от чего все в бреду. По-моему, ничегоне произошло, ровно ничего такого, чего не было прежде и чего не могло бытьвсегда в здешнем городе. Какой заговор? Вышло некрасиво, глупо до позора, ногде же заговор? Это против Юлии-то Михайловны, против ихней-то баловницы,покровительницы, прощавшей им без пути все их школьничества? Юлия Михайловна! Очем я вам долбил весь месяц без умолку? О чем предупреждал? Ну на что, на чтовам был весь этот народ? Надо было связаться с людишками! Зачем, для чего?Соединять общество? Да разве они соединятся, помилосердуйте!

– Когда же вы предупреждали меня? Напротив, вы одобряли, выдаже требовали… Я, признаюсь, до того удивлена… Вы сами ко мне приводили многихстранных людей.

– Напротив, я спорил с вами, а не одобрял, а водить – этоточно водил, но когда уже они сами налезли дюжинами, и то только в последнеевремя, чтобы составить «кадриль литературы», а без этих хамов не обойдешься. Нотолько бьюсь об заклад, сегодня десяток-другой таких же других хамов безбилетов провели!

– Непременно, – подтвердил я.

– Вот видите, вы уже соглашаетесь. Вспомните, какой был впоследнее время здесь тон, то есть во всем городишке? Ведь это обратилось водно только нахальство, бесстыдство; ведь это был скандал с трезвоном безперерыву. А кто поощрял? Кто авторитетом своим прикрывал? Кто всех с толкусбил? Кто всю мелюзгу разозлил? Ведь у вас в альбоме все здешние семейные тайнывоспроизведены. Не вы ли гладили по головке ваших поэтов и рисовальщиков? Не выли давали целовать ручку Лямшину? Не в вашем ли присутствии семинаристдействительного статского советника обругал, а его дочери дегтярными сапожищамиплатье испортил? Чего ж вы удивляетесь, что публика против вас настроена?

– Но ведь это всё вы, вы же сами! О боже мой!

– Нет-с, я вас предостерегал, мы ссорились, слышите ли, мыссорились!

– Да вы в глаза лжете.

– Ну да уж конечно, вам это ничего не стоит сказать. Вамтеперь надо жертву, на ком-нибудь злобу сорвать; ну и рвите на мне, я сказал. Ялучше к вам обращусь, господин… (Он всё не мог вспомнить моего имени.) Сочтемпо пальцам: я утверждаю, что, кроме Липутина, никакого заговора не было,ни-ка-кого! Я докажу, но анализируем сначала Липутина. Он вышел со стихамидурака Лебядкина – что ж это, по-вашему, заговор? Да знаете ли, что Липутинуэто просто остроумным могло показаться? Серьезно, серьезно, остроумным. Онпросто вышел с целию всех насмешить и развеселить, а покровительницу ЮлиюМихайловну первую, вот и всё. Не верите? Ну не в тоне ли это всего того, чтобыло здесь целый месяц? И, хотите, всё скажу: ей-богу, при другихобстоятельствах, пожалуй бы, и прошло! Шутка грубая, ну там сальная, что ли, аведь смешная, ведь смешная?

– Как! Вы считаете поступок Липутина остроумным? – в страшномнегодовании вскричала Юлия Михайловна. – Этакую глупость, этакую бестактность,эту низость, подлость, этот умысел, о, вы это нарочно! Вы сами с ними послеэтого в заговоре!

– Непременно, сзади сидел, спрятался, всю машинку двигал! Даведь если б я участвовал в заговоре, – вы хоть это поймите! – так не кончилосьбы одним Липутиным! Стало быть, я, по-вашему, сговорился и с папенькой, чтоб оннарочно такой скандал произвел? Ну-с, кто виноват, что папашу допустили читать?Кто вас вчера останавливал, еще вчера, вчера?

– Oh, hier il avait tant d’esprit,[207] я так рассчитывала,и притом у него манеры: я думала, он и Кармазинов… и вот!

– Да-с, и вот. Но, несмотря на весь tant d’esprit, папенькаподгадил, а если б я сам знал вперед, что он так подгадит, то, принадлежа кнесомненному заговору против вашего праздника, я бы уж, без сомнения, вас нестал вчера уговаривать не пускать козла в огород, так ли-с? А между тем я васвчера отговаривал, – отговаривал потому, что предчувствовал. Всё предусмотреть,разумеется, возможности не было: он, наверно, и сам не знал, еще за минуту, чемвыпалит. Эти нервные старички разве похожи на людей! Но еще можно спасти:пошлите к нему завтра же, для удовлетворения публики, административным порядкоми со всеми онёрами, двух докторов, узнать о здоровье, даже сегодня бы можно, ипрямо в больницу, на холодные примочки. По крайней мере все рассмеются иувидят, что обижаться нечем. Я об этом еще сегодня же на бале возвещу, так какя сын. Другое дело Кармазинов, тот вышел зеленым ослом и протащил свою статьюцелый час, – вот уж этот, без сомнения, со мной в заговоре! Дай, дескать, уж ия нагажу, чтобы повредить Юлии Михайловне!

– О, Кармазинов, quelle honte![208] Я сгорела, сгорела состыда за нашу публику!

– Ну-с, я бы не сгорел, а его самого изжарил. Публика-товедь права. А кто опять виноват в Кармазинове? Навязывал я вам его или нет?Участвовал в его обожании или нет? Ну да черт с ним, а вот третий маньяк,политический, ну это другая статья. Тут уж все дали маху, а не мой один заговор.