Я опустился на колени, вытащил кинжал и стал рыть.

Пот струился по лицу; рубашка липла к спине. Стало душно. Ладони привычно горели от оружия, жар наполнил тело. Я продолжал копать, раскидывая землю по сторонам.

Рукоять кинжала ударила по рукам, раздался скрежет.

Сердце замерло. Пропустило удар — и заколотилось с силой.

Я осторожно освободил от земли ржавый сундучок. Извлек его. Нетерпеливо сбил замок — и он едва ли не рассыпался. Я аккуратно приподнял крышку и облегченно выдохнул — амулеты не подвели, сберегли нутро.

На белой подушечке лежал золотой перстень, обвитый переломанным в нескольких местах пером. Перо я узнал, поэтому надел на грязные руки рукавицы и, все равно, стараясь не касаться яркого пера, извлек скрученный свиток. Раскрыв подсказку, прочел строки на шан’ниэрдском языке:

«Почти память чужого неродного брата, и пусть он напомнит о моем родном».

Костер освещал лагерь, рыжими всполохами танцевал на волосах и лице Ани. Горел в ее темных глазах. Она сидела на мне, сжимала кинжал в руке и сурово хмурилась. Я лежал на спине и улыбался. Какую игру она затеяла? Я всегда с трудом понимал эту девушку и почти никогда не мог предсказать ее поведение наверняка.

— Что ты делаешь? — спросил негромко.

Она быстро облизала обветренные губы, будто избавлялась от сухости, а затем поднесла острие кинжала к моему горлу и потребовала:

— Скажи, что любишь меня.

— Зачем?

Острие надавило сильнее.

— Признайся. — Голос Ани прозвучал с шипением, угрожающе. — Ты говорил: когда будешь убежден в этом, обязательно скажешь.

Я смотрел в ее глаза и пытался понять, чего она хочет от меня. Что изменят мои слова? Они не разрушат того, что есть, не изменят нашу суть и мое предназначение. Так для чего все это?

Она надавила кинжалом сильнее, и я хватанул ртом воздуха, вытянул шею, напрягся. Аня опасно играет, ходит по грани. Я гулко сглотнул — острие впилось в кожу. Аня усмехнулась. Играет, всего лишь играет. Мое дыхание стало глубже, тяжесть собралась в паху, возбуждение ударило в голову. Захотелось быстро отвести тонкую руку, отбросить кинжал, а затем подмять под себя наглую девочку. Мою девочку.

— Не признаешься — я перережу тебе глотку. — Широкая улыбка украсила ее лицо.

Я тоже улыбнулся. Этот блеф одновременно приятно будоражил и злил, а требования и пустые угрозы… Она всего лишь девушка. Хрупкая человечка.

— Аня, я Вольный. Я…

Она дернула рукой, резанула глубоко. Сердце ухнуло.

Я подскочил, открыл глаза. Осматриваясь, ощупал невредимую шею. Сердце колотилось, мешало успокоиться.

В предрассветное время над разбитым лагерем стояла тишина. В костре тлели угольки того же цвета, каким медленно озарялось небо. Все спали, кроме Вольного. Он сидел напротив и с любопытством в желтых глазах следил за мной. Встретившись с его взглядом, я едва не скривился. Опустил голову и натолкнулся взором на безмятежную девочку, невольно потревожившую мой сон. Ее ноги были некрепко связаны веревкой, перстень, найденный в тайнике, лежал у изголовья. Аня, сложив руки ладонь к ладони под щекой, спала. Глядя на нее, я все еще вспоминал сон, и злость продолжала бушевать.

Аня не играла… И я боюсь ее? Боюсь.

Я осторожно сел, стараясь не тревожить ее, потер лицо, отвел волосы назад и медленно выдохнул. Дурной сон скоро исчезнет из памяти, и страх отступит. Но в душе росло и другое волнение, вызванное вовсе не снами… Я поднялся, потер плечи; холод быстро проникал под тонкую рубашку, заставлял ежиться, подталкивал снова лечь под нагретое покрывало и прижаться к теплой девочке. Не стоит, лучше побыть немного одному.

С холма неподалеку открывался вид на долину, раскинувшуюся перед Краем мира. Где-то дальше бушевала Кровавая вода. Она всегда бурлит и шумит, отгоняет от Края и выталкивает. Возможно, предостерегает от чудовищ, а, возможно, наоборот старается не вытолкнуть, а подхватить все подряд и утащить к ним. Я присел на прохладную землю и уставился вдаль. Снова потер шею, захотел взглянуть на Аню, но запретил себе. Лучше подумать о другом, отвлечься иными мыслями. Например, о подсказке.

«Почти память чужого неродного брата, и пусть он напомнит о моем родном».

Аня, даже не взглянув на фрагмент карты, сразу назвала верное имя — Гар’хорт. Неудивительно, ведь только о его названном брате, всемирно известном, она и слышала. Фрагмент карты включал в себя весь юго-запад: от Края мира до самого Васгора. Аня оказалась права. Должна быть права. Шан’ниэрдка указала на место, где спрятан ее ключ и подсказка ее брата. Она указала на пещеру, где все еще живет названный брат Гар’хорта, или то, что от него осталось.

— Думаешь о ней? — тихий голос за спиной не испугал, но вызвал раздражение.

Вольный присел рядом со мной. Облокотившись на колени, сцепил руки в замок и оглянулся на горы позади, а затем, изогнув бровь, спросил:

— Ты намеренно отвернулся от рассвета? — и протянул тише: — Асфирель… Что ты увидел во сне?

Не желая говорить с ним, я строго напомнил:

— Твоя смена еще не закончилась.

Он фыркнул, ударил по земле хвостом и произнес:

— Звери давно отдохнули, лиертахон почувствует жизнь рядом и сообщит об опасности. Избегаешь ответа, Вольный?

— А я должен отвечать? — я нахмурился, склонив голову к груди и повернув ее к нему.

— Злишься, — он ухмыльнулся, глядя мне в глаза. — Это понятно. На сколько тебя еще хватит? Будешь терпеть до самого конца? Ты мастер хитрости и обмана — я с этим твоим качеством познакомился давно и оценил на собственной шкуре в полной мере. Но себя обманывать неприятно, правда? Трудно.

— Что ты хочешь?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он замолчал, словно язык проглотил. Приподнял подбородок, собираясь что-то сказать, но опустил голову; волосы закрыли серое лицо. До слуха донесся приглушенный голос:

— Я не могу пересилить природу, не могу требовать от Елрех того, что причинит ей беспокойство. Она что-то утаивает, и Асфи об этом знает. Они обе что-то затевают, и ты единственный…