Пока он озирался, женщина в окне, не обнаружив признаков винопития, смягчилась.

– Вы уж извините! – сказала она. – Просто жалко ведь живое! – И, всё более приглядываясь к случайному человеку и изумляясь чему-то в нём, виновато продолжила: – Конечно, у нас тут тень, всё хилое – и не заметишь! А если заборчики ставить – с ними некрасиво. И не видно цветов-то будет, одни колья…

Саня кивнул.

– Да. Простите. Кажется, слава богу, всё цело, – проговорил он и поскорее вышел на тротуар. Пашкина табличка была у него в руках, а доску от качелей он забыл.

«Стыдно, – думал Саня, идя по улице. – Ни с чем не справился, бродишь, как поросёнок, по чужим цветам, – и смеешь ещё Господу Богу высказывать пожелания. Направьте его с пользой! Да куда тебя направишь, такого? Другое дело, если бы просил человек чистый, благодатный…» И, оборвав бесполезные сожаления, прикинул план на день.

Первым делом – в больницу к Илье Георгиевичу, серьёзно поговорить с врачом. Затем – Пашка. Интересно, его хотя бы аттестуют? Надо озадачить Наташку, вот что! Пусть за шкирку тащит его в школу и скажет потом, если какие проблемы. Осталась-то неделя!.. Ночевать – у Пашки, нечего ему одному. А ещё лучше – всем вместе у сестёр! Правда, вот это как было бы хорошо! Дома!.. С приютом – спросить у Болека, как там движется оформление, и после экзаменов настропалить Пашку, пусть втягивается. И хватит впадать в мечты! Работай, пока живой, – вот всё, что ты можешь. А если сил нет, правильно Болек советовал, вспоминай музыку!

За этими мыслями Саня дошёл до киоска мороженого. Одновременно с ним в тень летнего тополя влетел мальчик на самокате, купил «рожок» и умчался. Ласково шумел тополь, хотелось прислониться к нему лбом, как к тому столбу на вокзале, но нет, теперь уже некогда.

А тем временем на «принимающей стороне», там, где были выдуманы Сане на радость и тополь, и музыка, и детство со всеми забавами, его просьбу приняли к рассмотрению. Он ещё не успел отойти от киоска мороженого, а для него уже было выбрано дело, расчерчен маршрут и даже найдены товарищи в долгий путь. Оставалось только решить: достаточно ли Саня крепок, чтобы взвалить на себя то, о чём просил.

Тугой тяжёлый плеск остался за спиной, но качка увязалась с ними. Тропинка под ногами пошатывалась, изображая реку. Пока они шли мимо вытянувшихся вдоль воды тополей, Серафима рванула за мелькнувшим в траве котёнком и угодила в крапиву.

– О! Я тоже хочу такие! – позавидовал Болек, любуясь волдырями, которые девочка продемонстрировала ему, гордо удерживаясь от слёз. – Ну что, Соня! Началось детство? – подмигнул он Софье и первым вышел на улицу Маркса.

Насчёт детства Болек лукавил. Ещё с воды, глядя на колокольню и дальше, на распахнувшуюся за пристанью центральную улицу, он понял, что не будет ни откровений, ни особого трепета сердца. Разве только жалость к бедному маленькому городку, случайно вписавшемуся в его биографию. Чтобы попасть в тайник детства, требовалось нечто большее, чем просто вернуться в географическую точку.

У причала Болек задержался, оглядывая лодки. Нет ли той, на которой усилиями его отчаянных рук было вырезано и залито краской имя «Соня»? Река, переливаясь чешуёй, синей, серебряной, замшело-зелёной, ворочалась у берега, толкала моторки в бока.

К вечеру в городе было пусто и ветрено. Ушли теплоходы, осиротел торговый ряд. Несколько густых июльских лип шумело над головой, из окон пахло оладьями. Смесь пыли и речной влаги обняла прибывших. Когда впереди завиднелся родной переулок, Болек остановился.

– Я обойду вокруг, там, где дом с выбитыми окнами, – сказал он и, ускоряя шаги, свернул во дворы.

Софья, нахмурившись, взяла Серафиму за руку.

– Ну и пожалуйста! Мы первые банку найдём! – сказала она обиженно и потянула дочь в горку мощёной улицы.

Болек шёл по тенистому переулку, дыша встревоженно, вспоминая чутьём свой детский велосипедный маршрут. Этот нелепый крюк был нужен ему, чтобы совершить первое погружение одному, без попутчиков, пусть даже милых сердцу.

Дома с пустыми оконницами, из которых выглядывала крапива и берёзовый молодняк, поразили его. Городок жил в миге от исчезновения, сонно, без воли к сопротивлению, возвращая себя природе. Болек вдыхал едкий запах трав и не узнавал мир, казавшийся ему в детстве таким весёлым.

Возле какой-то сараюшки, в тени и влаге растительного царства, тропа затянулась совсем. Болек остановился и огляделся. Ну что ж, он зашёл в тупик. Здесь больше нет его детства. От царских раздолий осталось нищее захолустье.

Шагнув по влажной траве, он дёрнул дверцу сарая – она со стоном распахнулась, запахло сыростью. Внутри был склад металлолома – рыжий от ржавчины чайник, ведро без днища и ещё кое-какие бесформенные железяки.

«Не получится перезагрузки, – вдруг ясно понял он. – Просто конец истории. А о чём же в ней была речь?» И вгляделся в гущу тенистой зелени. Мелькнул потусторонней громадой Париж и сказочный Лиссабон, горкой нависший над краем света. Проплыли образы простой милой Германии и солнечные открытки Италии. Всё это было пустое. Прекрасное, достойное восхищения и любви – но не открывавшее доступ на глубину. И вот теперь клад его детства – городишко на Волге – тоже оказался запечатан.

Болек сморщил брови и кашлянул. Нет, слёз не было. Было то, что принято называть «ком в горле». Прорвёт, но попозже.

Пробравшись через крапиву, он оказался на более или менее твёрдой тропинке, ведущей к прибрежным домам. Ему захотелось спуститься к воде. Он успел сделать шагов пятнадцать, когда из переулка ему навстречу вышла женщина в белом с мелкими голубыми цветами платье. В пластмассовой сумке-корзинке, которую она несла в правой руке, постукивали друг о дружку две трёхлитровые банки, доверху налитые великолепным, со сливочной желтизной у горлышка молоком. В левой руке звякал крышкой бидон, и жилы над обоими запястьями были натянуты.

Болек посторонился, давая дорогу. Наконец-то! Детство, бесценное, вечное, вот и ты! Твои зелёные улицы никогда не поблекнут, и каждый день будет греметь бидоном молочница Валя в белой, как английский воротничок, косынке, завязанной на затылке двойным узлом. Благодаря снежному хрусту этой косынки Валя завоевала совершенное доверие жителей к молоку своей Бурёнки и с тех пор не имела недостатка в клиентах. У Спасёновых молоко всегда кипятили. Только купленное у Вали – нет.

Пропустив Валину преемницу вперёд, Болек пошёл по молочному следу и вскоре оказался на широкой грунтовой улице.

Нет, не зря он доверился призраку! Новая Валя вывела его в обитаемый мир – перед ним распахнулся каникулярный городок, показавшийся было утраченным. Разновозрастная кучка ребят от пяти до пятнадцати играла в вышибалы, простреливая улицу меткими ядрами. «Валя», едва не получив мячом по кошёлке с банками, выругала детей и вошла в калитку. Навстречу ей уже спешила дачница – обменять две пустые банки на полные.

Они задержались поболтать, а Болек отправился дальше, но теперь это была уже совсем иная прогулка. Переход совершился. Сталкер в летнем платье провёл его через полосу отчуждения в мир, полный жизни.