объявить о том, что они имеют дома ценности музейного порядка, сильно поколебала сам институт provenance: никто не желал демонстрировать свои шедевры, и мы в основном знаем только те частные коллекции, которые были затем поглощены государством. Иными словами, если мы и видим в годы советского коллекционирования увлечение происхождением книги, то выражается оно разве что в наклеивании царских экслибрисов на экземпляры своего собрания, ранее не имевшие владельческих знаков.

Сегодня, когда постоянно говорится о важности provenance, это может быть важно скорее из праздного интереса, поскольку действительной помощи от этого не столь много. Впрочем, говоря о некоем гаранте подлинности, особенно если говорить об автографах на книгах, личность коллекционера тут может как успокоить, так и насторожить. Когда книга с автографом происходит из коллекции М. И. Чуванова, это практически гарантирует подлинность автографа. Когда мы видим предмет из коллекции Л. А. Глезера, сразу вспоминаем, что принадлежавший ему «автограф» Пушкина отвергали пушкиноведы, а купивший этот автограф В. В. Волков опубликовал его в каталоге своего собрания с удостоверением его подлинности криминалистом. То есть доверие есть только к тем, кто, выбирая между экспертами по пушкинским рукописям, отдает предпочтение Пушкинскому Дому, а не квалифицированным сотрудникам милиции. Хотя автографы писателей ХX века в большинстве своем были у Л. А. Глезера безупречны.

Но в целом оторванность от мирового антикварного рынка сильно изменила представление и о provenance, и о научной атрибуции. Можно вспомнить о коллекционерах ХX века, особенно тех, кто занимался собирательством произведений западноевропейского искусства, включая графику. И если «отсебятину» в атрибуции произведений русских мастеров сотрудники советских музеев все-таки опровергали, то произведениями «круга Леонардо да Винчи» и «круга Рафаэля» частные собрания были наполнены щедро.

Важно подчеркнуть, что характерной чертой антикварного рынка, причем не только русского, является выдумывание provenance. По этой причине люди, которые имеют дело непосредственно с торговлей, знают, что слова о «происхождении из коллекции такого-то» не стоят ничего, если тому нет неопровержимых подтверждений. Да и сам нередко видишь книгу или автограф, который был тобою продан в 1990‐х годах, но оказывается, этот предмет уже «происходит» из какого-то достославного собрания середины ХX века. И ложь эта, нескончаемая и безбрежная, обволакивает весь мир антикварной торговли в России. Владелец уверен, что если он прихвастнет о происхождении книги, может получить больше; антиквар уверен, что если он тоже прихвастнет, сможет продать дороже или хотя бы продать… А поскольку доказать эти басни никак нельзя (как зачастую и опровергнуть), то сдерживающих центров эти фантазии не имеют. Поэтому не столь важно, происходит вещь из конкретной коллекции или его принесла на аукцион «слепая старушка» (об этом будет отдельный рассказ), поскольку не provenance, а сама книга должна сказать вам многое.

Повторим для тех, кто не понял хода нашей мысли: когда речь идет о provenance книги или автографа, не дόлжно верить абсолютно ничему. Все, что вы в результате узнаете о книге или автографе, вы должны узнать не из слов человека, льющего вам елей в уши, а сами, изучая экземпляр и научную литературу. И самое лучшее, чтобы был стол и хорошее освещение, а также возможность сосредоточиться, потому что в спешке можно и ошибиться (как случалось и с нами, если покупка совершалась на станции метрополитена). И если вы что-то понимаете в антикварной книге, то вы сможете сделать и необходимые выводы.

Одна только оговорка. Остается важный источник для установления provenance, если говорить о рукописях русских писателей. Речь о письмах, автографах на фотографиях, дарительных надписях на книгах. В значительной мере, хотя и не исчерпывающе, они были опубликованы советскими и российскими текстологами и учеными в академических собраниях сочинений, в томах «Литературного наследства» и прочих изданиях. Так вот, если это публикации ХX века, до начавшегося в 2010‐х годах повсеместно фальсифицирования рукописей, то ученым все-таки можно довериться. И когда вам встречается такой предмет, который вы находите опубликованным, обычно там будет указан и provenance. Здесь можно только сделать ремарку: скоро, можно быть уверенным, фальсификаторы будут воспроизводить дарительные надписи как раз по таким публикациям, где в графе provenance обозначено частное собрание, так что расслабляться и в этом случае не стоит. Будьте бдительны, друзья!

Редкие книги

Признаться, нам меньше всего хотелось бы исполнять вечную сагу о том, какая же книга все-таки считается редкой, а какая редкой не является. Особенно сегодня, когда понятие редкости в антикварной книжной торговле даже не размыто, а уже девальвировано донельзя.

Однако в этом мы видим и некоторую спасительную правду: одними книга, которая напечатана тиражом «всего 5 тысяч экземпляров», совершенно искренне почитается редкой; другие категорию «редкость» применят даже далеко не ко всем прижизненным изданиям Пушкина; для одних редкость подтверждается высокой ценой, для других – отсутствием в библиотеках. И, наверное, так оно и должно оставаться, поскольку категория редкости, даже если это авторитетное научное мнение, – есть субъективность, как субъективна сама область антикварной книги. Когда академический переводчик В. Г. Костыгов, переводя в 1779 году выражение opusculum stupendae raritatis, сделал это не казенно, «удивительно редкая книга», а дал волю красоте русского слога и написал «книга дивной редкости», он вряд ли думал о том, сколько же экземпляров ее сохранилось на белом свете.

То есть понятие редкости и его применимость к конкретной книге – есть субъективная категория конкретного библиографа или книготорговца, которая хотя и безусловно учитывает объект этой категории – антикварную книгу, но также неминуемо отражает и сложившуюся к тому времени библиографическую традицию, и переживаемый этап конъюнктуры антикварного рынка.

Но что касается разработки понятия редкости, то есть разделения на степени, классы, разряды, как будто перед нами градусы посвящения в масонстве, насколько непонятные, настолько и здраво необъяснимые, это стоит признать порчей бумаги. Вослед указаниям на редкость продаваемых книг, принятым к тому времени в европейский традиции, в 1813 году В. С. Сопиков также употреблял различные степени, но объяснить их отказался (см. ниже). Начиная же с Г. Н. Геннади, мы видим расположение антикварных книг по классам и разрядам в соответствии с разработанной программой классификации редкостей: вся плеяда библиографов второй половины XIX – начала XX века, заканчивая Д. В. Ульянинским, демонстрировали свои «схэмы». В советское время дискуссию о редкости продолжают многие авторы. Очередную схему «восьми классов редкости» представил А. И. Маркушевич, и уже в 1988 году, на излете эры советского библиофильства, свою версию понятия «книжная редкость», «диалектически распадающегося на два противоположных класса», включая категорию «эстетичность», предложил В. М. Константинов.

Все опыты классификации редких книг вряд ли завершатся так,