Выяснилось, что окоп все-таки глубоковат, даже привстав на цыпочки, он не мог из него выглянуть.

– Надо было сделать ячейку для стрелка! И нечего смеяться, молоды еще! – глядевший из канавы подполковник был донельзя жалок.

– Идемте с нами Александр Сергеич!

– Нет! Проваливайте! К германцу в теплые объятья! Вам небось только того и нужно! Лопату мне дайте.

Пришлось наскоро откопать ему нишу в полуметре от дна канавы. Голавлев влез туда, повернулся к ним спиной и принялся обозревать окрестности.

– Патроны-то есть у вас?

– Не твое собачье дело! Убирайтесь! Осторожнее, немцы!

Действительно, по шоссе в сторону города пододвигались две подводы, груженные какими-то ящиками. Слепко поразило то, что колеса на телегах имели надувные шины, совсем как у автомобилей. В каждой сидело по паре ссутулившихся солдат.

– Уходим, – объявил, поднимаясь на ноги, Евгений Семенович, едва опасность миновала.

Втроем, не оглядываясь больше, они широко зашагали по тропке.

За ночь лес расцвел всеми оттенками желтого и красного. Сладко пахло палым листом. Порскнула по еловому стволу рыжая белка. Евгений Семенович пытался отогнать мысли о старике, бесчеловечно брошенном в идиотской яме. Вы шли к знакомому мостику. На влажной земле отпечатался след колес их грузовика. Проселок вел наискось, огибая реденький смирный осинник. За рощицей зеленел луг, а там полагалось уже быть и деревне. Все было спокойно.

– Значит, как договорились? – уточнил на всякий случай Евгений Семенович.

Роза кивнула. Они перешли через овраг. На лугу паслось несколько коров и десяток овец. Посреди стада темнела фигура сидящего пастуха. Еще дальше из-за древних ветел высовывались серые крыши сараев.

– Живут тут и ничего не знают, – кивнула Галя в сторону деревни.

– И нам бы так, – отозвалась Роза. Они ускорили шаг. Слепко нес на плече мешок с едой и одеялами. По другую сторону дороги, за деревьями и огородами, показались дома. Над трубой ближнего уютно курился дымок. Где-то прокукарекал петух. «Туда, пожалуй, и зайдем», – окончательно успокоился Евгений Семенович. Они поравнялись с покосившимися амбарами и свернули за угол. Там всего в нескольких шагах от них стояли немецкие солдаты, человек пять, уже без касок и в расстегнутых серых кителях. Вдоль бревенчатой стены громоздились их мотоциклы. Все окаменели. Немцы очнулись первыми и схватились за черные пистолет-пулеметы, висевшие у них на шее.

– Не подаем виду, – выдохнул уголком рта Слепко.

– А я ей говорю, нельзя кашу в жестяной кастрюле варить. Потому, говорю, она у тебя каждый день и подгорает, что ты ее в жестяной кастрюле варишь, – зазвенел, зачастил Розин голос.

– У меня она тоже подгорает, а я всегда в чугунке варю, – увлеченно поддержала интересную тему Галя.

Они шли прямо на немцев, как бы не обращая на них особого внимания. Те все, кроме одного, отступили на обочину. Оставшийся на месте, похожий на матерого хряка, буравил их заплывшими глазками. Вернее, буравил он одну только Розу, да так, словно хотел прожечь в ней дыру. «Какой-нибудь обер-ефрейтор», – решил Евгений Семенович, с трудом переставляя ватные ноги. Над верхней губой молоденького солдатика отсвечивал на солнце рыжий пушок. Ярко сверкала начищенная бляха на груди «обер-ефрейтора». На ней герб Германии – орел с распростертыми крыльями. Сам он был в подтяжках. Петлички на воротнике расстегнутого кителя были черными с серебряным кантом. На одной был серебряный же треугольник или буква «V», на другой – два параллельных росчерка молнии. «Красиво», – подумал Евгений Семенович. Ему пришлось обойти этого типа по траве, почти протиснуться между ним и другим солдатом. От них пахло потом, табаком и еще чем-то, чужим и не неприятным. «А от нас, наверняка, костром воняет». Роза, поравнявшись, в свою очередь, с «хряком», мило ему улыбнулась и сказала: «Гутен таг». Их кулинарная беседа с Галей продолжалась как ни в чем не бывало. Неподалеку над землей мелькали бритые головы и лезвия лопат. «Тоже окоп роют», – догадался Евгений Семенович. Он остро чувствовал их взгляды, особенно между лопатками. Пройдя еще несколько шагов, троица непринужденно свернула на узкую тропку, ответвлявшуюся влево, в березовый подлесок.

– Только не оборачиваться! – пробормотала Роза. – Спокойно, спокойно…

«Кому это она, мне или Гале?» – подумал Слепко и, чтобы побороть мучительное желание оглянуться, начал смотреть на листья подорожника, по которым ступал. Все они были разного размера, но каждый имел форму человеческого сердца. Только сердечки эти не бились, все им было безразлично, даже то, что кто-то давит их грязными тяжелыми сапожищами. Тропа, вильнув в сторону, нырнула в гущу зарослей. Отсчитав ровно десять шагов, он обернулся. В просвете между ветвями не было больше немцев, только крыша того самого домика с дымящейся трубой.

– Бежим! – негромко вскрикнула Галя.

Они рванули, сначала, еще сдерживаясь, рысцой, потом – во весь дух, не разбирая дороги. Без мешка, запыхавшийся, весь в паутине и еловых иголках, Евгений Семенович опомнился на круглой мшистой полянке. Тропы не было. Вокруг древние ели мешались с осинником. Место выглядело печально.

– Не могу!.. больше… – согнулась рядом с ним Роза, кашляя и держась за бок. Она стащила и бросила на мох телогрейку, сама повалилась сверху. – Ох, надо бы нам… немного успокоиться… и еще раз все обсудить.

– Чего тут обсуждать! – Слепко отхаркнул вязкую слюну и уселся рядом с ней. – Нужно было со всеми идти, дурак я.

– Зачем?

– В каком смысле? Чтобы до своих добраться.

– Я теперь не думаю, чтобы нашим семьям что-то такое грозило. Они вроде никого не трогают. Нормальные парни.

– Да вы что?! Они же жгут, грабят и… насилуют! Во всех газетах…

– Мало чего там пишут в ваших газетах! Сами-то мы ничего подобного не видели, хотя, если бы это было правдой…

Слепко обомлел.

– Роза, что вы такое… несете? Это же враги! Идет война. Не понимаю, что здесь за ерунда творится, но все равно я уверен… Вы, может, хотите сказать…

– Я хочу сказать, что, по всей видимости, война уже не идет. Ни единого выстрела я, по крайней мере, не слышала.

– Правда, – засмеялась Галя, – а говорили, наша авиация самая лучшая в мире. И вообще…

– Галя, вы-то что? Вы же комсомолка!

– Молчу, молчу, не обращайте на меня, пожалуйста, никакого внимания, Евгений Семеныч. Ой, белый! И еще два. Какие хорошенькие!

– Черт знает! Нет, Роза, не может все так закончиться. Не верю! Иначе вся моя жизнь, я сам… Что же, по-вашему, это туман какой-то был, бред никому не нужный? Вы это хотите сказать? И вся наша работа?..

– Вы сами это сказали.

– Ясно, – Слепко сжал зубы и кулаки, – теперь мне с вами все ясно.

– Ой, вот только этого не надо, Евгений Семеныч, хватит уже.