Арингароса покидал замок Гандольфо с чувством растерянностии даже страха. Вернувшись в Нью-Йорк, он несколько дней безвылазно просидел всвоих апартаментах, с грустью размышляя о будущем христианства.

И вот через несколько недель ему позвонили, и этот звонокизменил все. Звонивший говорил с французским акцентом и представился Учителем,звание в прелатуре вполне распространенное. Он сказал, что знает о планахВатикана отмежеваться от «Опус Деи».

Но как он это узнал? – недоумевал Арингароса. Он был уверен,что лишь несколько представителей верхушки Ватикана знали о грядущем отделении«Опус Деи». Как бы там ни было, слово вылетело. А когда речь заходила ораспространении слухов, не было в мире более тонких стен, нежели те, чтоокружали Ватикан.

– У меня повсюду глаза и уши, епископ, – шептал втрубку Учитель. – И благодаря им я много чего знаю. А с вашей помощью надеюсьузнать, где прячут священную реликвию, которая принесет вам огромную,неизмеримую власть. Власть, которая заставит Ватикан склониться перед вами.Власть, которая поможет спасти саму Веру. – Он выдержал паузу. – Иделаю я это не только для «Опус Деи». Но для всех нас.

Господь отбирает… но Господь же и дает. Арингаросапочувствовал, как в сердце зажегся лучик надежды.

– Расскажите мне о вашем плане.

Епископ Арингароса был без сознания, когда распахнулисьдвери госпиталя Святой Марии. Сайлас, изнемогая от усталости, шагнул вприемную. Упал на колени на плиточный пол и воззвал о помощи. Все находившиесяв приемной люди дружно ахнули от страха и неожиданности, увидев полугологоальбиноса, который склонился над священником в окровавленной сутане.

Врач, помогавший Сайласу положить впавшего в забытьеепископа на каталку, пощупал у раненого пульс и озабоченно нахмурился:

– Он потерял слишком много крови. Надежды почти никакой.

Но тут веки у Арингаросы дрогнули, он пришел в себя и сталискать взглядом Сайласа.

– Дитя мое…

Сердце у Сайласа разрывалось от гнева и отчаяния.

– Отец, даже если на это уйдет вся жизнь, я найду мерзавца,который предал нас! Я убью его!

Арингароса лишь покачал головой. И погрустнел, поняв, чтоего собираются увозить.

– Сайлас… если ты до сих пор ничему от меня не научился,пожалуйста, прошу… запомни одно. – Он взял руку Сайласа, крепко сжал всвоей. – Умение прощать… это величайший Божий дар…

– Но, отец…

Арингароса закрыл глаза.

– Ты должен молиться, Сайлас.

Роберт Лэнгдон стоял под куполом Чептер-Хаус и смотрел прямов дуло нацеленного на него револьвера Лью Тибинга.

Вы со мной, Роберт, или против меня? Эти слова рыцаря сэраЛью до сих пор звучали у него в ушах.

Лэнгдон понимал: сколько-нибудь определенного ответа дать онне может. Если ответит «да», он предаст Софи. Ответ «нет» означал, что уТибинга просто не будет иного выбора, кроме как пристрелить их обоих.

Мирная профессия преподавателя не могла научить Лэнгдонарешать спорные вопросы под прицелом револьвера. Зато она научила его находитьответы на самые парадоксальные вопросы. Когда на вопрос не существуетправильного ответа, есть только один честный выход из ситуации.

Ни да, ни нет.

Молчание.

И Лэнгдон, не отводя взгляд от криптекса, сделал шаг назад.

Не поднимая глаз, он молча отступал, каждый шаг гулким эхомотдавался в огромном пустом помещении. Нейтральная полоса. Он надеялся, чтоТибинг поймет: единственным в данный момент выходом может быть согласие помочьпри разгадке криптекса. Надеялся, что его молчание скажет Софи: он ее непредаст, не оставит.

Необходимо выиграть хотя бы немного времени. Чтобы подумать.

Подумать. Он был уверен: именно этого и ждет от него Тибинг.Вот почему он отдал мне криптекс. Чтобы я почувствовал, что стоит на кону. Ипринял решение. Англичанин рассчитывал на то, что прикосновение к творениюВеликого мастера заставит Лэнгдона осознать значимость кроющейся в нем тайны.Пробудит непреодолимое любопытство истинного ученого, перед которым меркнут всеостальные соображения. Заставит понять, что если тайна краеугольного камняостанется неразгаданной, то это будет огромная потеря для истории.

Лэнгдон был уверен: у него осталась единственная возможностьспасти Софи, и связана она с разгадкой последнего ключевого слова. Тут возможенторг. Если Тибинг поймет, что я способен достать из цилиндра карту, тогда онможет пойти на уступки. И Лэнгдон продолжал медленно отступать к высоким окнам…а все мысли и воспоминания его были сосредоточены на астрономических символах ифигурах, украшающих могилу Ньютона.

Шар от могилы найди, Розы цветок. На плодоносное чрево сиеесть намек.

Повернувшись спиной к Тибингу и Софи, он продолжал двигатьсяк высоким окнам в стремлении отыскать в их цветных витражах хотя бы искоркувдохновения. Но ничего не получалось.

Надо представить себя на месте Соньера, понять ход егорассуждений, думал он, всматриваясь через окно в сад. Что, по его мнению, моглобыть шаром, украшавшим надгробный памятник Ньютону? Перед глазами на фонепотоков дождя мелькали звезды, кометы и планеты, но Лэнгдон мысленно отмел ихпочти сразу. Соньер точными науками не занимался. Он был типичным гуманитарием,хорошо знал искусство и историю. Священное женское начало… сосуд… Роза…запрещенная Мария Магдалина… свержение богини… Грааль.

В легендах Грааль зачастую представал в образе жестокойлюбовницы, танцующей где-то вдалеке, в тени, нашептывающей тебе на ухо,соблазняющей, зовущей и исчезающей, точно призрак, стоит тебе сделать хотя бышаг.

Глядя на пригибаемые ветром верхушки деревьев, Лэнгдон,казалось, ощущал ее невидимое присутствие. Знаки разбросаны повсюду. Вот изтумана выплыл искусительный образ – ветви старой английской яблони, сплошьусыпанные бело-розовыми цветами. В каждом пять лепестков, и сияют они свежестьюи красотой, подобно Венере. Богиня в саду. Она танцует под дождем, напеваетстаринные песни, выглядывает из-за ветвей, смотрит из розовых бутонов, словнодля того, чтобы напомнить Лэнгдону: плод знаний здесь, совсем рядом, стоиттолько руку протянуть.

Стоявший в отдалении Тибинг следил за каждым движениемЛэнгдона точно завороженный.

Как я и надеялся, думал Тибинг. Он купился. Он ищетразгадку.