– Нет, нет, расскажите, расскажите… вы не поверите, как все это интересно… все… все…

– Ах, боже мой! – с некоторой досадой говорит Женя – Да что же я буду рассказывать?

– Ну, первый ужас, первый трепет, когда вы вышли на улицу, типы мужчин… что они любят?.. как себя ведут с вами? Вы не стесняйтесь, душечка… я все, все пойму… О, я понимаю вас. Скажите, сначала вы искали смерти?

– Конечно, другой раз думала, что помереть лучше… да греха боялась, – неохотно произносит Женя.

– Nadine, обратите внимание на эту детскую веру в Бога, среди всего этого… c'est touchant, n'est ce pas? Душечка, отчего вы стесняетесь? Вы думаете, что мы – глупые барышни? О, нет, нет… я проклинаю свою судьбу, которая загнала меня в тесные рамки – я рождена быть Фриной, Аспазией!.. Один чистый юноша лежал у моих ног и молил о любви! «Дитя, – сказала я ему, – я не могу любить: я презираю мужчин! Я сделаюсь гетерой и буду топтать мужские сердца». Вы, Женечка, не понимаете, как велико ваше назначение; вы должны сознавать его! Вы должны высоко держать голову, вы должны гордо проходить мимо этих женщин, которые, сытые, разъевшиеся, как коровы, рожают и нянчат своих крикливых ребят. Законные содержанки! Фи!

Душечка, говорите же… опишите нам со всеми подробностями, без стеснения, как приходит грубый, циничный мужчина, как все происходит…

– Ай, что вы! При барышне! – в ужасе восклицает Женя. – Да и что это за разговоры. Господи, да самое лучшее не думать, что есть такое на свете…

– Дорогая, да не стесняйтесь… сознайтесь, что вы все же любите… Есть, наверное, человек, которому вы отдали сердце… которому вы жертвуете всем… отдаете последнюю копейку, – и от него терпите и побои, и оскорбления…

– Ну, извините, – гордо говорит Женя, – кота у меня нет… этим, простите, я не занимаюсь – это уж самое последнее дело… Да и что тут мою жизнь рассказывать – что за радость! Скорей бы вырваться. Вот как откроем с теткой чайную, так тогда…

– Зачем чайную? – изумляется дама в киримоне.

– Чайная – очень хорошее дело. Мы с теткой так полагаем, что года через три мы мелочную даже можем открыть, тогда другого племянника из деревни возьму, к торговле буду приучать…

– Мелочная? Чайная? – тянет дама в киримоне. – И вы, вы променяете свою яркую, свободную жизнь на какую-то чайную! Стыдитесь!

– Как это стыдиться? – изумляется Женя.

– Конечно, – пренебрежительно отвечает дама в киримоне, закуривая новую папиросу. – У вас высокое назначение быть мстительницей! Вы должны высоко держать свое знамя! Гордо идти вперед! Презирать! Ненавидеть! Топтать всех в грязь! Я бы на вашем месте заразилась бы известной болезнью и с адским хохотом заразила бы всех мужчин!

Женя даже приподнимается с места.

– Да что вы! – замахала она руками. – Да он домой пойдет… а, может, там дети… ложка… или полотенце…

– А-а! Так и надо, так и надо! Пусть они знают, что есть мстительницы за их разврат, за то, что они не ценят чуткой, изящной женской души, развитого ума, проходят мимо развитой, умной женщины и бегут только за смазливым личиком!.. Нет! Вы не должны, вы не смеете променять вашу жизнь на какую-то глупую чайную! Вы не должны забывать ваше высокое назначение! Вы не смеете! В глазах всех мыслящих людей вы потеряете всякое право на уважение!.. Налейте мне еще чашечку. – Nadine, отчего вы не пьете?

– Je crainds les maladies[48], – произносит бледная девица.

– Bêtiss![49] Ах, как мне обидно, что вы такая неразвитая! – обращается дама в киримоне к Жене, – я вам расскажу мою жизнь. Моя жизнь – роман, и вы поймете, что я родилась быть жрицей любви… но я – жертва родительского и супружеского гнета…

Женя тоскливо поводит глазами по сторонам, а дама в киримоне говорит, говорит, говорит.

– Полина Семеновна, мне пора, – поднимается блондинка.

– Ах, идем, идем, Nadine.

– Pas du tout intéressante[50], – говорит девица, выходя на лестницу и брезгливо вытирая руку, которую пожала Женя.

– Vous avez raison! Какая-то тупица! И вот к таким-то идут мужчины мимо чутких, умных, талантливых женщин! Скоты!

А Женя, проводив гостей, несколько минут стоит неподвижно и потом, тряхнув головой, говорит:

– Ну, Марфуша, видала я всяких! И тех, которые книжки божественные раздают, и тех, которые советуют машинку швейную купить… Но таких… прости господи, еще не видела!

Смешная история

«Друг мой, я звезды люблю,

И от печали не прочь…

Ты же еще мне милей

В тихую, звездную ночь!»

Поет нежный, удивительно задушевный голосок моей воспитанницы Нади.

Я сижу на террасе. Вокруг меня тихая лунная ночь. Передо мной в этом лунном свете блестят вершины гор, чернеет лес по скатам, и заснул маленький старинный городок.

Наш садик, полный цветов, ласково прижался к старинной стене готической церкви.

Сказкой покрыла ночь землю – сказкой казалась мне моя жизнь.

До этого времени эта жизнь была такой серенькой, монотонной.

Безотрадное детство в стенах института, а потом труд.

Работать, чтобы жить, и жить, чтобы работать.

Сначала я куда-то рвалась, о чем-то мечтала, а потом… Вечные заботы о куске хлеба, беганье по урокам, копеечные расчеты, «домашние обеды» и меблированные комнаты. Сначала я привязывалась к своим ученикам, порывалась «отдать им всю душу», – но потом увидела, что душа моя им не нужна, да и трудно отдавать ее четырем ученикам по часу в день.

Я не красива, т. е. я, пожалуй, не хуже многих «умеющих делать себя красивыми», но я никогда этого не умела и не решалась чем-нибудь украсить себя.

Мои попытки в этом роде всегда были неудачны.

Я пробовала завиться, повязать ленточку, но сейчас же пугалась – я казалась сама себе «смешной».

Я дошла до самого «больного» в моей жизни.

Я всегда больше всего боялась быть «смешной». Этот страх у меня переходил иногда в панический ужас.

Товарки мои в институте считали меня гордой и скрытной. Они не понимали, что я готова была бы всем сердцем привязаться к ним – открыть им всю душу – но… я боялась, что надо мной «могут посмеяться»!

Если мужчина начинал обращать на меня внимание, я оскорблялась, всегда подозревая, что надо мной «хотят посмеяться».

Всегда, везде старалась я стушевываться, быть незаметной, всегда молчала, чтобы «не дать повода посмеяться надо мной». А годы шли. Я стала старой девой, и это угнетало меня. Не потому, что я хотела замужества, любви, детей – нет. Я